Чрево Парижа. Радость жизни

Маржолен сидел в лавке один. Он дремал там по целым часам, отдыхая от продолжительных прогулок. Обыкновенно юноша усаживался, протянув ноги на другой стул и прислонившись головой к маленькому шкафу у задней стены. Зимой его восхищала выставленная дичь: дикие козы, подвешенные вниз головой, с перебитыми передними ногами, связанными поверх шеи; ожерелья из жаворонков, гирляндой обвивавшие лавку, точно украшения дикарей; крупные рыжие зайцы, крапчатые куропатки, водяная птица цвета серой бронзы; рябчики из России, которые привозятся в овсяной соломе, перемешанной с древесным углем, и фазаны, великолепные фазаны, с ярко-красным хохлом, зеленой атласной шейкой, плащом из золота с чернью и с огненного цвета хвостом, волочащимся по земле наподобие шлейфа придворной дамы. Все эти перья напоминали Маржолену Кадину и ночи, проведенные внизу, в набитых мягким пухом корзинах.

В тот день красавица Лиза застала юношу среди живности. Погода стояла теплая; в узких проходах павильона веял ветерок. Лизе пришлось наклониться, чтобы увидеть Маржолена, забившегося в дальний угол лавки, под выставленным сырым товаром. Сверху, с крючьев железной перекладины, свисали жирные гуси, зацепленные за вытянутую длинную шею с кровавыми ранами; их громадное округлое брюхо алело, точно нагое тело, сквозь тонкий пух, выделяясь среди белизны хвоста и крыльев, напоминавшей белье. Ниспадая с той же перекладины, висели кролики с серой спинкой – лапы их были раскинуты, уши заложены назад, словно перед большим прыжком, пушистый серый хвост торчал кверху, а мордочка с оскаленными острыми зубами и помутившимися глазами смеялась смехом мертвого животного. На прилавке ощипанные цыплята выпячивали мясистую грудку с натянутой на кости кожей; на ивовых плетенках лежали, тесно прижавшись друг к другу, голуби, с голой и нежной кожей невинных созданий; утки, с более грубой кожей, растопыривали перепончатые желтые лапы; три превосходные индюшки с зашитым горлом, с синеватыми пятнышками на ощипанном животе, точно на свежевыбритом мужском подбородке, спали на спине, распустив хвосты черным веером. Возле них были разложены на тарелках потроха – печень, пупок, шея, лапки, крылья, – а на овальном блюде лежал ободранный и выпотрошенный кролик, раскорячив лапы, с окровавленной головой, с распоротым брюхом, в котором виднелись почки; вдоль спины до самого хвоста текла струйка крови и капля за каплей окрашивала белесоватую поверхность фарфора. Маржолен даже не вытер доски для разрубания мяса, возле которой еще валялись кроличьи лапки. Он полузакрыл глаза, окруженный грудами живности, наваленной на трех полках внутри лавки; битая птица лежала там в бумажных обертках наподобие букетов – бесконечные ряды подогнутых ног и выпуклых грудок смутно обрисовывались под бумагой. Среди всей этой снеди крупное белое тело Маржолена, его щеки, руки и могучая шея с рыжеватым пушком напоминали нежное мясо откормленных индюков и толстое брюхо жирных гусей.

Увидев красавицу Лизу, юноша поспешно вскочил, покраснев оттого, что она застала его развалившимся в такой позе. Маржолен всегда терялся и конфузился в ее присутствии. Когда же госпожа Кеню спросила, в лавке ли господин Гавар, он смущенно пробормотал:

– Право, не знаю, кажется, нет. Он сейчас был здесь, но ушел.

Лиза, улыбаясь, смотрела на него. Маржолен всегда нравился ей. Опустив руку, она почувствовала вдруг теплое прикосновение и слегка вскрикнула. Из ящика под прилавком к ней тянулись живые кролики, обнюхивая ее платье.

– Ах, – со смехом сказала она, – это твои кролики щекочут меня!

Лиза наклонилась, хотела погладить беленького кролика, но тот со страху забился в угол ящика. Колбасница выпрямилась и спросила:

– А что, скоро придет господин Гавар?

Маржолен снова ответил, что не знает. Его руки немного дрожали; потом он сказал нерешительным тоном:

– Пожалуй, хозяин в кладовых. Он как будто говорил, что пойдет туда.

– Тогда я хотела бы его подождать, – заметила госпожа Кеню. – Можно за ним сходить… Не спуститься ли мне самой? В самом деле! Вот уж пять лет, как я собираюсь осмотреть подвалы… Ты меня проводишь, Маржолен, не правда ли? И все мне объяснишь.

Маржолен густо покраснел. Он быстро вышел из лавки и, бросив товар на произвол судьбы, пошел вперед, повторяя:

– Конечно… Все, что вам угодно, госпожа Лиза.

Но внизу, в темном подвале, красивой колбаснице стало душно. Она остановилась на последней ступеньке, подняла глаза и окинула взглядом свод с перемежающимися белыми и красными полосками кирпича; он состоял из приплюснутых арок, скрепленных чугунными скобами и опирающихся на колонки. Еще более, чем темнота, колбасницу остановил теплый сильный запах испарений живых животных, пропитанный щелочью, от которой щекотало в носу и горле.

– Здесь ужасно скверно пахнет, – прошептала она. – Тут было бы нездорово жить.

– А я – ничего, здоров, – отвечал удивленный Маржолен. – И запах не противен, когда к нему привыкнешь. А зимой здесь тепло и можно отлично устроиться.