Чрево Парижа. Радость жизни

– Какое странное сочетание, – сказал он, – этот кусочек церкви в рамке чугунного пролета… Одно убьет другое, железо убьет камень, и этого недолго дожидаться… Вы верите в случайность, Флоран? Мне кажется, не одни практические соображения привели к тому, что розетка храма попала в середину Центрального рынка. Тут, видите ли, целое откровение: современное искусство – реализм, натурализм, назовите как угодно, – выросло бок о бок со старинным искусством… Вы не разделяете моего мнения?

Флоран хранил молчание, и художник продолжал:

– Впрочем, эта церковь не отличается чистотой архитектурного стиля; умирание Средних веков сочеталось здесь с младенческим лепетом эпохи Возрождения… Заметили вы, какие теперь строят церкви? Они похожи на все, что угодно: на библиотеки, обсерватории, голубятни, казармы; но конечно, никто не думает о том, что в них обитает Господь Бог. Прежние каменщики, служившие Господу Богу, перемерли, и умнее всего было бы не строить больше этих безобразных каменных громад, куда нам некого поселить… За все наше столетие, с самого его начала, у нас был сооружен единственный оригинальный памятник, – памятник, не являющийся ничьей копией, который вырос вполне естественно из почвы нашей эпохи. Это Центральный рынок, Флоран, смелое произведение, что ни говорите; но оно является пока лишь робким проблеском двадцатого века… Вот почему, клянусь честью, церковь Святого Евстафия отошла на задний план. Святой Евстафий со своей розеткой пустует без набожных молельщиков, а рынок рядом с ним расширяется и грохочет, полный жизни… Так мне это представляется, милейший!

– Однако и мастер же вы точить лясы, господин Клод, – заметила, смеясь, тетушка Франсуа, – даже Валтасар навострил уши… Ну, пошел, Валтасар!

Повозка медленно поднималась в гору. В этот ранний час улица с чугунными стульями вдоль обоих тротуаров и с лужайками, которые прерывались зеленой чащей кустов, уходившей вдаль, в синеватую тень деревьев, была пустынна. На круглой площадке им встретился всадник с амазонкой, ехавшие мелкой рысью. Флоран, устроивший себе изголовье из кучи капустных листьев, по-прежнему смотрел на небо, разгоравшееся ярким заревом. Время от времени он закрывал глаза, чтобы лучше чувствовать утреннюю свежесть, бесконечно счастливый, что может уйти подальше от рынка и подышать чистым воздухом. Приятное настроение до того захватило Флорана, что он молчал, даже не слушая рассуждений Клода.