Чрево Парижа. Радость жизни

Эта острота рассмешила Флорана. Но он снова стал серьезен и принялся медленно прохаживаться по огороду, пока Клод зарисовывал конюшню, а госпожа Франсуа приготовляла завтрак. Огород представлял собою длинную полосу земли, разделенную посредине узкой дорожкой. Он шел немного в гору, и на самом верху, если поднять голову, можно было видеть низкие казармы Мон-Валериена. Живые изгороди отделяли огород от других участков; очень высокие стены боярышника замыкали горизонт зеленой завесой, так что во всей окрестности один только Мон-Валериен как бы вытягивался из любопытства, чтобы заглянуть через забор во владения госпожи Франсуа. Необыкновенная тишина царила на этих невидимых просторах. Над огородом, окруженным со всех четырех сторон изгородями, поднимался горячий воздух, до одури нагретый майским солнцем; слышалось только жужжание насекомых, чуялась сонливость счастливого произрастания. По какому-то потрескиванию, по каким-то легким вздохам можно было, казалось, проследить рождение и рост овощей. Квадраты, засаженные шпинатом и щавелем, грядки моркови, редиски, репы, большие грядки картофеля и капусты расстилались правильными полосами чернозема, зеленеющего султанами листьев. Далее ровные борозды салата, лука-порея, сельдерея напоминали оловянных солдатиков на параде, а зеленый горошек и бобы начинали уже обвивать своими тонкими стебельками голый лес прутьев, который в июне обещал обратиться в густую чащу. Тут нельзя было найти ни одной сорной травинки. Огород похож был на два параллельно положенных ковра с аккуратным зеленым рисунком на красноватом фоне, которые тщательно чистили каждое утро щеткой. Дорожку же обрамлял по обе стороны серый бордюр из тмина.

Флоран прохаживался взад и вперед, вдыхая запах тмина, согретого солнцем. Его глубоко радовали покой и опрятность земли. Уже более года видел он только измятые от толчков в повозках овощи, вырванные накануне и еще сочившиеся кровью. Ему было приятно видеть, как они спокойно живут у себя дома, в черноземе, совершенно здоровые. У капусты была широкая добродушная физиономия, морковь выглядела весело, листья салата бежали гуськом с ленивой беззаботностью. После этого Центральный рынок, который Флоран покинул утром, показался ему обширным складом костей, вонючим обиталищем смерти, где валялись только трупы живых существ и происходил процесс разложения. Флоран замедлил шаги; он отдыхал на огороде госпожи Франсуа, словно после долгой ходьбы среди оглушительного шума и отвратительных миазмов. Галдеж и зловонная сырость павильона морской рыбы были далеко; Флоран возрождался на чистом воздухе. Клод был прав: все умирало на рынке. Земля – это жизнь, извечная колыбель, здоровье мира!

– Яичница готова! – крикнула зеленщица.

Усевшись втроем за стол на кухне, дверь которой была распахнута навстречу солнцу, они так весело принялись за еду, что госпожа Франсуа с восхищением смотрела на Флорана, повторяя при каждом куске:

– Вы стали совсем другим: у вас точно десять лет свалилось с плеч. Это негодный Париж придает вам такой мрачный вид. Мне кажется, что в ваших глазах отражается теперь солнышко… Знаете, большие города ничего не стоят, вам следовало бы перебраться сюда.

Клод смеялся, говорил, что Париж великолепен. Он защищал даже его канавы, несмотря на всю свою любовь к деревне. После полудня госпожа Франсуа и Флоран очутились одни на краю огорода, в уголке, где росло несколько фруктовых деревьев. Они уселись на траву и занялись серьезным разговором. Огородница давала ему дружеские советы. Она подробно расспрашивала Флорана о его жизни, о том, что он рассчитывает делать впоследствии, искренне предлагая свою помощь, если она когда-нибудь понадобится для его счастья.

Флоран был глубоко тронут. Никогда еще женщина не говорила с ним так тепло. Госпожа Франсуа производила на него впечатление здорового и крепкого растения, выросшего, как и ее овощи, на черноземе огорода, тогда как разные Лизы, Нормандки – красавицы рынка – представлялись ему подозрительным мясом, разукрашенным для витрины. Он насладился здесь несколькими часами полного благополучия, избавившись от сводивших его с ума запахов пищи, возродившись в здоровых соках на лоне природы, подобно той капусте, которая, по словам Клода, более десяти раз вырастала на его глазах.

Около пяти часов приятели распрощались с госпожой Франсуа. Они решили возвратиться пешком. Зеленщица проводила их до конца узкой улицы и, удержав на минуту руку Флорана в своей руке, тихо сказала ему:

– Приезжайте, если у вас будет какое-нибудь горе.

С четверть часа Флоран шел молча; на душе у него опять становилось мрачно, и он говорил себе, что оставляет здесь частицу своего здоровья. Дорога от Курбвуа была покрыта белой пылью. Они с Клодом любили отдаленные прогулки, и их толстые сапоги громко стучали по твердой почве. При каждом шаге от каблуков поднимался маленький дымок. Солнце освещало дорогу косыми лучами; тени обоих пешеходов вытягивались поперек мостовой так несоразмерно, что их головы доходили до другого края и мелькали на противоположном тротуаре.