Чрево Парижа. Радость жизни

– Вы заметили? Когда солнце село, наши головы коснулись неба.

Однако Флоран перестал смеяться. Париж снова овладел им. Париж, который теперь пугал его, тогда, как прежде, в Кайенне, стоил ему стольких слез. Когда он дошел до Центрального рынка, сумерки сгустились, в воздухе стоял удушливый смрад. Флоран опустил голову, вступая в кошмар гигантской снеди, сопутствуемый приятным и меланхолическим воспоминанием о проведенном дне, полном здоровья и пропитанном благоуханием тмина.

V

На другой лень, часов около четырех, Лиза отправилась в церковь Святого Евстафия. Чтобы перейти площадь, она выбрала строгий туалет – черное шелковое платье и ковровую шаль. У красавицы Нормандки, провожавшей ее глазами от рыбного ряда до самой церковной паперти, захватило дух.

– Вот тебе раз! – злобно воскликнула она. – Толстая корова начинает бегать за попами. Ну что ж, – добавила она, – пускай освежит себе задницу святой водой!

Нормандка ошибалась – Лиза вовсе не была святошей. Она не ходила в церковь и говорила обычно, что старается во всем поступать честно, а этого вполне достаточно. Но в то же время она не терпела, когда при ней дурно отзывались о религии, и часто останавливала Гавара, который любил рассказывать анекдоты про священников и монахинь, про шалости духовных лиц в ризнице. Подобные вещи госпожа Кеню находила совершенно непристойными. По ее словам, каждого надлежало предоставить его верованиям и следовало уважать религиозные убеждения всех людей. Кроме того, священники большей частью – люди почтенные. Лиза была знакома с аббатом Рустаном из церкви Святого Евстафия, человеком благородным, способным подать благой совет; она очень дорожила его расположением. Вообще, колбасница доказывала, что для большинства людей религия абсолютно необходима; Лиза видела в ней нечто вроде полиции, потому что религия помогала поддерживать порядок и без нее невозможно было никакое правительство. Когда Гавар в этом вопросе хватал через край, говоря, что следует вытурить всех попов и запереть их лавочки, Лиза, пожимая плечами, возражала:

– Что же вы надеетесь этим выиграть?.. Через какой-нибудь месяц на улицах поднялась бы резня и пришлось бы выдумать другого бога. В девяносто третьем году оно так и было… Вы ведь, конечно, знаете, что я не любительница попов, но тем не менее я говорю, что они нужны, потому что так следует.

И когда Лиза попадала в церковь, она держалась там благоговейно. Она купила красивый молитвенник, и, хотя никогда не открывала его, он сопутствовал ей на всех похоронах и свадьбах. Во время церемонии колбасница, когда следовало, опускалась на колени, вставала и старалась сохранять приличный вид, как того требовала благопристойность. Для нее это было чем-то вроде парадной формы, которую должны надевать люди порядочные, коммерсанты и собственники, чтобы оказать уважение религии.

В тот день красивая колбасница, войдя в церковь Святого Евстафия, осторожно затворила за собою двойную дверь, обитую полинялым зеленым сукном, истертым руками набожных молельщиц. Она омочила пальцы в чаше со святой водой и не спеша перекрестилась. Потом, стараясь ступать неслышно, Лиза направилась к приделу Святой Агнесы, где две женщины, стоя на коленях и закрыв лицо руками, дожидались своей очереди, а голубое платье третьей виднелось из исповедальни. Госпоже Кеню стало немного досадно; она обратилась к церковному сторожу в черном клобуке, который медленной походкой проходил мимо:

– Разве аббат Рустан принимает сегодня исповедующихся?

Тот ответил, что господин аббат скоро кончит, так как остались всего две дамы, и посоветовал Лизе присесть в ожидании своей очереди. Она поблагодарила, не сказав, что пришла не для исповеди, и, решив подождать, направилась мелкими шажками по церковным плитам к главному входу. Отсюда молодая женщина стала разглядывать центральный свод, высокий и строгий, без всяких украшений, и ярко расписанные боковые приделы. Она слегка вздернула подбородок, находя главный алтарь слишком простым, не понимая холодного величия камня; ей гораздо больше нравились позолота и завитушки боковых приделов. Со стороны улицы Дюжур приделы утопали в сероватом сумраке и освещались только через пыльные окна, тогда как со стороны рынка закат зажигал цветные стекла, расписанные нежными красками, преимущественно зеленой и желтой, до того прозрачными, что они напоминали молодой женщине бутылки с ликерами перед зеркалом у Лебигра. Лиза перешла на эту сторону, как бы согретую ярким пламенем, и на минуту залюбовалась ракой со святыми мощами и разукрашенным алтарем, с рисунками, на которых играли радужные переливы преломленных лучей. Церковь была пуста; под сводами – трепетная тишина. Несколько женских платьев темнели пятнами на матовой желтизне стульев, а из запертых исповедален слышался шепот. Вторично проходя мимо придела Святой Агнесы, колбасница увидела голубое платье, по-прежнему расстилавшееся у ног аббата Рустана. «Если бы я захотела, то могла бы исповедаться в десять секунд», – подумала Лиза, гордясь своей честностью.