Чрево Парижа. Радость жизни

Она вошла вглубь храма. Позади главного алтаря, в тени двойного ряда колонн утопал, окутанный мраком и тишиной, придел Богоматери. На темной живописи окон выступали лишь одежды святых, ниспадавшие широкими красными и фиолетовыми складками, горевшими в немом молитвенном экстазе среди благоговейного сумрака, точно пламя мистической любви. Это был уголок тайны, сумеречный уголок рая, где теплились звездочками две восковые свечи, где чуть видимые четыре люстры с металлическими лампадами, спускаясь со свода, напоминали большие золотые кадильницы, колеблющиеся в руках ангелов над ложем Пресвятой Девы. Там, между колонн, всегда можно увидеть млеющих от мрачного сладострастия женщин, которые опираются локтями на сиденье перевернутого стула.

Лиза совершенно спокойно стояла и смотрела. Она вовсе не была нервной и находила, что напрасно здесь не зажигают люстр – при свете было бы гораздо веселее. В этих потемках было даже что-то неприличное, как бы полумрак и веяние алькова, которые казались ей неуместными. Свечи, горевшие около нее в подсвечнике, согревали ей лицо; какая-то старуха соскабливала большим ножом оплывший воск, сгустившийся бледными слезками. И в благоговейном трепете часовни, в этом молчаливом упоении любовью, колбасница отлично различала позади святых в красных и фиолетовых одеяниях, нарисованных на оконных стеклах, грохот фиакров, выезжавших с улицы Монмартр. А вдали беспрерывно гудел Центральный рынок.

Когда Лиза уже собиралась выйти из придела, она увидела входившую Клер, младшую из сестер Мегюден, торговку пресноводной рыбой. Клер зажгла свечу и опустилась за колонной на каменный пол; ее белокурые волосы были небрежно причесаны, а бледностью она походила на мертвую. Думая, что ее никто не видит, девушка дала волю тоске и залилась горькими слезами, сгибаясь в горячей молитве, точно ее клонил ветер, стремясь куда-то всей душой с самозабвением отдающейся женщины. Красивая колбасница была поражена, потому что Мегюдены не отличались набожностью, а Клер в особенности, она говорила всегда о религии и священниках в таких выражениях, что у слушателей волосы вставали дыбом. «Что это ее так разобрало? – подумала Лиза, возвращаясь к приделу Святой Агнесы. – Должно быть, эта негодяйка кого-нибудь отравила».

Наконец аббат Рустан вышел из исповедальни; это был красивый мужчина лет сорока, с улыбающимся, добродушным лицом; узнав Лизу, он пожал ей руку, назвал ее «дорогая госпожа Кеню» и повел в ризницу; там он снял с себя стихарь, говоря, что сейчас будет весь к ее услугам. Они вышли: он – в сутане, с обнаженной головой, она – кутаясь в свою ковровую шаль, – и стали прохаживаться вдоль боковых приделов со стороны улицы Жур. Священник и Лиза разговаривали, понизив голос. Солнце на цветных стеклах догорало, в церкви становилось темно, шаги последних молельщиц тихо шуршали по каменным плитам.

Красавица Лиза стала излагать аббату Рустану свои сомнения. Между ними никогда не было речи о религии. Госпожа Кеню не являлась на исповедь, а просто советовалась с аббатом в трудных случаях как с человеком неболтливым и рассудительным, которого предпочитала, по ее словам, сомнительным дельцам, похожим на каторжников. Аббат проявлял к госпоже Кеню неистощимую любезность: рылся для нее в своде законов, давал ей указания, как выгоднее поместить деньги, с большим тактом разрешал нравственные затруднения, рекомендовал колбаснице поставщиков, умел отвечать на самые разнообразные сложные вопросы и делал это как нельзя проще, не приплетая сюда Господа Бога, не стараясь извлечь из своих бесед какой-либо пользы ни для себя, ни для религии. Слово благодарности, улыбка были для него достаточной наградой. По-видимому, он был очень рад оказать услугу красивой госпоже Кеню, о которой экономка аббата часто почтительно упоминала как о женщине, пользующейся в квартале большим уважением. В этот день их совещание было особенно деликатного свойства. Лиза желала узнать, какого достойного образа действия держаться ей в отношении своего деверя; имеет ли она право наблюдать за ним, дабы помешать ему погубить ее вместе с семейством, и что ей делать в случае неминуемой опасности? Она не ставила вопросов ребром и излагала их в таких строго обдуманных выражениях, что аббат мог толковать с ней об этом предмете, не касаясь личностей. Он приводил множество противоречивых аргументов. В общем, он считал, что праведная душа имеет право, даже обязана противиться злу и вольна выбирать необходимые средства, чтобы доставить торжество добру.