Чрево Парижа. Радость жизни

В тесной лавочке вокруг нее были навалены горы плодов. Сзади на полках лежали рядами дыни канталупы с бородавчатыми рубцами, огородные дыни, словно покрытые серым гипюром, «кюльдесенж» с голыми шишками. Прекрасные фрукты на выставке, красиво уложенные в корзинки, походили на прячущиеся полные щечки, на личики миловидных детей, выглядывающие из-за лиственной занавески. В особенности соблазнительны были персики, румяные монтрейли с кожей тонкой и светлой, как у девушек-северянок, и южные персики, желтые, опаленные солнцем, с загаром, как у дочерей Прованса. Абрикосы, лежавшие на мху, отливали янтарем, горячими тонами заходящего солнца, которое золотит затылок брюнеток в том месте, где курчавятся волоски. Вишни, подобранные ягода к ягоде, напоминали слишком узкие губы улыбающихся китаянок; монморанси были похожи на толстые губы жирной женщины; английские вишни – более продолговатые и серьезные; шпанские – заурядные, в синяках, измятые поцелуями; черешни с белыми и розовыми пятнышками – точно смеющиеся веселым и вместе с тем сердитым смехом. Яблоки и груши громоздились среди листьев папоротника архитектурно правильными пирамидами, напоминая расцветкой розоватый оттенок формирующихся грудей, золото плеч и бедер, таинственную наготу. Мелкие румяные яблочки точно из колыбельки, вялые рамбурги, кальвили в белом платьице, кровавые канады, каштановые, купоросового цвета, желтовато-золотистые ранеты с мелкими темными крапинками – у всех этих плодов была различная кожура. Затем шли разные сорта груш: бланкеты, английские, желтое масло, мессиржаны, дюшесы, приземистые, продолговатые, с лебединой шеей или апоплексическими плечами, с желтыми и зелеными животами, тронутыми кармином. Возле них щеголяли малокровной нежностью девственниц прозрачные сливы: ренклоды – королевские сливы бледнели цветом невинности; мирабель напоминала золотые бусы четок, забытых в коробочке с палочками ванили. А земляника благоухала свежим ароматом юности – особенно мелкая, лесная, еще более душистая, чем крупная садовая, что отдает приторностью поливки. Малина также прибавляла свой букет к этому чистому запаху. Красная и черная смородина, лесные орехи смеялись с задорным видом, а тяжелые виноградные гроздья, полные пьянящего сока, млели на краю ивовой плетенки, свешивая с нее свои ягоды, пожелтевшие от слишком горячих ласк солнца.

Сарьетта жила здесь точно во фруктовом саду с его опьяняющими запахами. Дешевые фрукты – вишни, сливы, земляника, – наваленные перед нею в плоских корзинах, украшенных бумагой, мялись, пачкая прилавок соком, крепким соком, который испарялся на жаре. В июле, в знойные послеполуденные часы, когда дыни окружали девушку сильными мускусными испарениями, у нее даже кружилась голова. Тогда, опьяненная ими, еще больше открывая косынку на груди, едва созревшая и вся дышащая свежестью весны, девушка соблазняла, внушала чувственные желания. Ведь сама Сарьетта, ее руки, ее шея придавали плодам влюбленную жизнь, атласистую теплоту женщины. Рядом с нею, в соседнем ларьке, старая торговка, отвратительная пьяница, выставляла одни сморщенные яблоки, груши, отвислые, как пустые груди, абрикосы трупного цвета, отливавшие противной желтизной, как кожа колдуньи. А молоденькая Сарьетта обращала свою выставку в одно громадное нагое наслаждение. Это ее губы положили здесь одну за другой румяные вишни, точно следы поцелуев; это она выронила из своего корсажа шелковистые персики; она поделилась со сливами самой своей нежной кожей – кожей на висках, на подбородке, в углах рта; она перелила немного своей алой крови в жилки красной смородины. Страстный пыл красавицы заставлял созревать и наливаться эти плоды земли, все эти семена, любовь которых заканчивалась на этом лиственном ложе, в глубине мшистых альковов – в маленьких корзинках. Цветочный ряд позади ее лавки издавал тусклый запах в сравнении с ароматом жизни, исходившим из этих початых плетенок и ее растрепанной одежды.

В тот день Сарьетта совсем опьянела от мирабели, наполнявшей рынок. Она отлично видела, что у мадемуазель Саже припасена какая-то крупная новость, и хотела навести ее на разговор; однако старуха отвечала, топчась на месте от нетерпения:

– Нет-нет, мне некогда… Я бегу к госпоже Лекёр. Ах, что я только узнала!.. Пойдемте, если хотите.

В самом деле, она завернула во фруктовый павильон лишь для того, чтобы завербовать Сарьетту. Та не могла устоять против искушения. Господин Жюль был тут же и раскачивался на перевернутом стуле, выбритый и свежий, как херувим.

– Посторожи минуту ларек, – сказала она ему. – Хорошо?.. Я сейчас вернусь.

Девушка уже сворачивала в проход, когда он встал и крикнул своим басом ей вдогонку:

– Ну уж извини!.. Знай, я ухожу… У меня нет никакой охоты дожидаться тебя здесь битый час, как это было недавно… Кроме того, от твоих слив у меня начинает болеть голова.