Чрево Парижа. Радость жизни

И он преспокойно ушел, заложив руки в карманы. Лавочка осталась без присмотра. Мадемуазель Саже бегом потащила Сарьетту. В павильоне молочных продуктов соседка сказала им, что госпожа Лекёр в подвале. Сарьетта тотчас спустилась вниз на поиски, а старуха расположилась посреди сыров.

Внизу, в подвале, очень темно; вдоль проходов, из боязни пожара, кладовые затянуты частой металлической сеткой; редкие газовые рожки образуют в сгущающихся под низким сводом зловонных испарениях желтые пятна без лучей. Однако госпожа Лекёр приготовляла здесь масло на одном из столов, расставленных со стороны улицы Берже. Слуховые окна пропускают лишь тусклый свет. Столы, которые постоянно в изобилии поливаются водой из кранов, белы как новые. Повернувшись спиной к насосу у задней стены, торговка сбивала в дубовом ящике масло. Она брала образцы различного масла из стоявшей возле нее посуды и перемешивала их, сдабривая одни сорта другими, как это делают при разливе вин. Согнувшись вдвое, вздернув острые плечи, обнажив худые узловатые руки, похожие на тычины, она с яростью вдавливала кулаки в жирное месиво, принимавшее белесоватый цвет мела. Пот лил с нее градом, и она громко пыхтела при каждом усилии.

– Тетушка, с вами хочет поговорить мадемуазель Саже, – сказала фруктовщица.

Госпожа Лекёр остановилась и поправила масляными пальцами чепчик на волосах, очевидно не боясь сальных пятен.

– Ей надо сообщить вам что-то очень интересное.

– Сию минуту, крошка.

И она снова запустила в масло руки по самый локоть. Предварительно размягченное в теплой воде, оно облипало ее жесткое, как пергамент, тело, отчего у нее выступили толстые фиолетовые жилы, бороздившие кожу и похожие на лопнувшие от расширения вены. Сарьетте стало ужасно противно смотреть на эти отвратительные руки, с ожесточением месившие сочную массу. Но девушка вспомнила свое прежнее ремесло: в былое время племянница госпожи Лекёр сама погружала в масло свои восхитительные руки, работая иногда до полудня; оно даже заменяло ей миндальную пасту, служило мазью, смягчавшей кожу, сохранявшей ее белизну и розовый цвет ногтей, придавая нежность пальцам. Помолчав немного, девушка снова заговорила:

– А масло-то выйдет у вас, тетушка, неважное… Вы взяли чересчур твердые сорта.

– Прекрасно знаю, – со стоном ответила торговка. – Но как же иначе? Ведь надо его сбыть. Есть люди, которым нужен дешевый товар, вот им такой и приготовляешь… Да что там! И это чересчур хорошо для покупателей.

Сарьетта подумала, что она не стала бы есть месива, приготовленного руками тетки. Она заглянула в горшочек с разведенной в нем красящей жидкостью.

– Ваш рокур слишком светел, – заметила она.

Рокур придает сфабрикованному вручную маслу красивый желтый цвет. Торговки воображают, что им одним известен способ его приготовления и что они хранят свой секрет в нерушимой тайне, тогда как эта краска добывается просто из зерен растения року или орлеана; но правда и то, что его нередко заменяют соком моркови или ноготков.

– Ну, идете вы наконец! – воскликнула отвыкшая от смрада подвалов племянница, начиная терять терпение. – Мадемуазель Саже уже, пожалуй, ушла. Она, должно быть, узнала очень важные вещи насчет дяди Гавара.

Госпожа Лекёр моментально бросила все – и масляное месиво, и рокур. Она даже не вытерла рук, а только легким шлепком поправила чепец и пошла следом за племянницей; поднимаясь по лестнице, она повторяла в тревоге:

– Ты думаешь, что она не стала нас дожидаться?

Однако, увидев мадемуазель Саже между сырами, торговка успокоилась. Та и не думала уходить. Все три женщины уселись в глубине тесной лавчонки, чуть не на колени друг к другу, и заговорили, близко наклонившись одна к другой. Впрочем, старая дева предварительно добрых две минуты хранила молчание; потом, убедившись, что обе ее собеседницы сгорают от любопытства, она сказала наконец язвительным тоном:

– Знаете, Флоран-то… Теперь я могу вам объяснить, откуда он взялся.

И она протомила их еще минуту, а они не спускали с нее жадных глаз.

– Он бежал с каторги, – отрезала Саже, страшно понизив голос.