Чрево Парижа. Радость жизни

– Я иногда заходил в их кафе, – сказал Клод Флорану. – Презабавный у них вид, когда, сидя со своими трубками, они толкуют о придворных балах, точно их туда приглашают… Этот малый – знаете, который живет с Сарьеттой – ужасно потешался недавно над Гаваром. Он зовет его дядюшкой… Когда Сарьетта зашла за Жюлем, ей пришлось за него заплатить. С нее взяли шесть франков, потому что Жюль проиграл на бильярде угощение. А ведь красивая девушка эта Сарьетта, верно?

– Э, да вы, я вижу, жуир! – заметил, улыбаясь, Флоран. – Кадина, Сарьетта, ну и другие, надо полагать?

Художник пожал плечами.

– Ошибаетесь, уверяю вас! – отвечал он. – Женщин мне совсем не нужно: с ними такая возня. Я даже не знаю, на что пригодна женщина, мне всегда было страшно подступиться… Прощайте, спокойной ночи. Если вы со временем сделаетесь министром, я стану подавать вам советы касательно украшения Парижа.

Флоран принужден был отказаться от мысли приобрести в его лице послушного ученика. Это его огорчало, потому что, несмотря на благородное ослепление фанатика, он почувствовал наконец вокруг себя атмосферу враждебности, с каждым часом все более сгущавшуюся. Даже у Мегюденов надзиратель стал встречать более холодный прием. Старуха исподтишка посмеивалась; Мюш перестал слушаться; красавица Нормандка смотрела на Флорана с внезапным раздражением, когда, подвигая к нему свой стул, она не могла добиться, чтобы учитель отбросил свою сдержанность. Однажды Луиза сказала Флорану, что она, должно быть, ему опротивела, а он не нашелся, что ей ответить, и только смущенно улыбнулся, так что молодая женщина сердито уселась по другую сторону стола. Флоран лишился также расположения Огюста. Поднимаясь на ночь в свою мансарду, колбасник-подмастерье не заглядывал больше перед сном к нему в комнату. Малый был сильно напуган слухами, носившимися о человеке, с которым прежде он не боялся до полуночи оставаться с глазу на глаз в запертой комнате.

Огюстина взяла с жениха клятву, что он не станет больше позволять себе такой неосторожности. А госпожа Кеню окончательно разозлила обрученных, попросив их отложить свадьбу, пока не освободится комната кузена наверху: хозяйка не хотела уступать новой приказчице чистенькую комнату во втором этаже. С тех пор Огюст стал желать, чтобы «каторжника поскорее законопатили». Он подыскал колбасную, о которой мечтал, хотя и не в Плезансе, а немного подальше, в Монруже. Торговля свиным салом становилась выгодной. Глупенькая толстушка Огюстина говорила, заливаясь ребяческим смехом, что она лично готова переехать. Немудрено, что каждую ночь при малейшем шуме подмастерье просыпался и понапрасну радовался, воображая, что полиция явилась наконец арестовать Флорана.

У Кеню-Граделей об этом совсем не говорили. Между персоналом колбасной установилось молчаливое соглашение не намекать ни одним словом хозяину на то, что ожидало Флорана. Кеню, немного огорченный ссорой между женой и братом, утешался, перевязывая колбасы и занимаясь солением ломтиков сала. Он появлялся иногда на пороге лавки, выставляя свое красное рыло, смеявшееся поверх белизны передника, обтягивавшего живот, и не подозревал, что его появление дает еще больше пищи сплетням на рынке. Колбасника жалели, говорили, что он спал с тела, хотя он был необъятен; другие, напротив, осуждали его за то, что он не похудел от стыда за такого беспутного брата. А Кеню, подобно обманутым мужьям, которые последними узнают о нарушении их супружеских прав, находился в блаженном неведении и бывал трогательно весел, когда останавливал на улице какую-нибудь соседку и спрашивал, как понравился ей купленный у него итальянский сыр или свиной студень. Соседка жалобно глядела, точно хотела утешить его, – как будто все свиньи, мясо которых попало в колбасную, переболели желтухой.

– Что с ними со всеми, чего они смотрят на меня с таким погребальным видом? – спросил он однажды у Лизы. – Уж не кажусь ли я больным, как ты думаешь?