Чрево Парижа. Радость жизни

Лиза слегка вздрогнула. Она выпустила из рук вилку и впилась в старуху тревожным взглядом, думая, что та угадывает ее намерение, но мадемуазель Саже продолжала:

– Ведь это, наконец, вполне дозволено… Ваш деверь наделает вам много бед, если вы допустите… Вчера зашла речь о вас у госпожи Табуро. Она ваш преданный друг. Госпожа Табуро говорила, что вы чересчур добры, на вашем месте она давно навела бы порядок.

– Это сказала госпожа Табуро? – задумчиво прошептала колбасница.

– Конечно, и такую женщину, как она, можно послушать. Постарайтесь же узнать, что значат эти красные куски материи, а потом скажите мне – хорошо?

Но Лиза больше ее не слушала. Она как-то неопределенно смотрела сквозь гирлянды сосисок в витрине на маленькие сыры жерве и консервы из улиток. Колбасница, казалось, была поглощена внутренней борьбой. На ее застывшем лице появились морщины. Между тем старая дева стала совать нос в блюда на прилавке, бормоча про себя:

– Ах, вот тут нарезана колбаса… Ведь она непременно высохнет… А эта кровяная колбаса; в ней, наверно, копались вилкой. Надо бы убрать ее, она пачкает блюдо.

Лиза рассеянно отдала ей кровяную колбасу и ломтики копченой, сказав:

– Возьмите, если желаете.

Провизия исчезла в корзинке. Мадемуазель Саже так привыкла к подачкам, что больше уже не благодарила за них. Каждое утро она уносила с собою из колбасной все обрезки. Старуха ушла в надежде получить десерт от Сарьетты или госпожи Лекёр, насплетничав им о Гаваре…

Оставшись одна, колбасница села на скамейку за прилавком, как будто желая обдумать свое решение в удобной обстановке. Целую неделю она не находила себе покоя. Однажды вечером Флоран попросил у Кеню пятьсот франков, конечно как человек, у которого был открыт счет. Кеню отослал брата к жене. Флорану было это неприятно, и голос его слегка дрожал, когда он обратился к красавице Лизе. Но та, ни слова не говоря, не спрашивая, на что ему нужны деньги, поднялась к себе в комнату и принесла требуемую сумму. Она только сказала деверю, что записала эти деньги в счет наследства. Три дня спустя он взял еще тысячу франков.

– Не стоило ему прикидываться бескорыстным, – сказала Лиза однажды вечером Кеню, укладываясь спать. – Ты видишь, как я хорошо сделала, что сохранила его счет… Постой-ка, я еще не записала тысячу франков, выданных ему сегодня.

Она села к письменному столу, просмотрела страницу цифр и прибавила:

– Я правильно поступила, оставив свободное место. Я буду отмечать то, что идет в счет, на полях… Вот увидишь, он растратит все по мелочам. Я уже давно ожидала этого.

Кеню ничего не ответил и улегся в очень плохом расположении духа. Каждый раз, как его жена открывала конторку, откидная доска печально скрипела, раздирая ему сердце. Он даже решил усовестить брата, помешать ему разоряться на Мегюденов; но у него не хватало духу. Через два дня Флоран попросил еще полторы тысячи франков. Логр сказал однажды вечером, что если бы можно было достать денег, то дело пошло бы куда быстрее. На другой день он с восторгом увидел, что слово, брошенное на ветер, принесло ему небольшой сверток золота. Оценщик, посмеиваясь, положил его себе в карман, причем его горб подпрыгивал от радости. С тех пор стали обнаруживаться постоянные нужды: такой-то отдел просил на наем помещения, другому надо было поддержать несчастных патриотов; требовались деньги на покупку оружия, военных припасов, вербовку людей, на подкуп полиции. Флоран готов был все отдать. Он вспомнил о наследстве, и ему пришли на ум советы Нормандки. Он черпал из конторки Лизы, и его стеснял только неопределенный страх, который внушало серьезное лицо невестки. По его мнению, эти деньги не могли идти на более святое дело. Восхищенный Логр щеголял в удивительных розовых галстуках и в лакированных башмаках, при виде которых Лакайль становился мрачным.

– Твой брат перебрал у нас за неделю три тысячи франков, – сообщила Лиза мужу. – Что ты на это скажешь? Очень мило, не правда ли. Если он будет мотать деньги таким образом, его пятидесяти тысяч хватит только на четыре месяца… А старику Граделю понадобилось сорок лет, чтобы скопить свое состояние.

– Сама виновата! – воскликнул Кеню. – Кто тебе велел рассказывать ему о наследстве?

Но жена строго взглянула на него со словами:

– Это его добро; он может все взять… Мне не жаль отдавать ему деньги; мне только хотелось бы допытаться, куда он их девает… Я давно толкую тебе: надо положить этому конец.

– Поступай как хочешь, я не стану тебе мешать, – решил колбасник, которого мучила скупость.

Он искренне любил брата, но мысль о пятидесяти тысячах франков, истраченных в четыре месяца, была для него невыносима.