Чрево Парижа. Радость жизни

Он захотел их видеть и заставил ее объяснить, в каком ряду балкона находились взятые места. Лиза вообразила, что полиция нагрянет, как только она сделает свое заявление, и ее план отправиться в театр сводился только к тому, чтобы ловко удалить мужа, когда придут арестовать Флорана. Она рассчитывала уговорить Кеню поехать с ней на прогулку, что они иногда делали: супруги отправлялись в Булонский лес в фиакре, обедали в ресторане, засиживались в каком-нибудь кафешантане. Но теперь молодая женщина нашла это излишним. Она провела день, как всегда, за прилавком, цветущая и даже более веселая и приветливая, чем обычно, словно только что оправилась от болезни.

– Ведь вот я говорю, что воздух приносит тебе пользу! – твердил Кеню. – Ты сегодня утром прогулялась, и к тебе снова вернулось веселое настроение.

– Ах, поди ты! – сказала наконец Лиза и снова стала серьезной. – Воздух парижских улиц вовсе не полезен для здоровья.

Вечером в театре «Гетэ» они смотрели пьесу «Милосердие Божие». Кеню, в сюртуке, в серых перчатках, тщательно причесанный, все время занимался изучением в программе имен актеров. Лиза, в корсаже с большим вырезом, была великолепна; она опиралась на красный бархатный барьер балкона руками в слишком узких белых перчатках. Мужа и жену глубоко трогали несчастия Марии; командор был действительно отвратительным человеком, а Пьеро вызывал смех, как только появлялся на сцене. Колбасница плакала. Отъезд ребенка, молитва в девичьей комнатке, возвращение бедной сумасшедшей вызвали у нее несколько слезинок, которые она вытерла легким прикосновением платка. Но этот вечер обратился для нее в настоящий триумф, когда, взглянув наверх, она увидела на галерее Нормандку с матерью. Тут колбасница еще более заважничала, послала Кеню в буфет за коробкой карамели и стала небрежно играть перламутровым, обильно позолоченным веером. Рыбная торговка была побеждена; она опустила голову, слушая, что говорит ей потихоньку мать. При выходе обе красавицы встретились в вестибюле лицом к лицу и обменялись неопределенной улыбкой.

В тот день Флоран рано пообедал у Лебигра. Он поджидал Логра: горбун обещал привести к нему отставного сержанта, человека умелого, с которым надо было обсудить план нападения на Бурбонский дворец и ратушу. Надвигалась ночь; с середины дня стал моросить мелкий дождик, и громадный Центральный рынок погрузился в сероватый туман. Контуры зданий выступали черной громадой на рыжеватом пасмурном небе, по которому тянулись, точно грязные тряпки, облака, почти задевая за крыши и как бы зацепляясь и разрываясь об острые шпили громоотводов. Флорану стало грустно при виде слякоти и желтых потоков на мостовой; они словно несли и расстилали сумерки в уличной грязи. Он смотрел, как люди спасались от дождя на тротуарах крытых проходов, как зонтики устремлялись под проливным дождем, а фиакры проносились по опустевшим улицам быстрее, с более звонким стуком. Вдруг небо с одной стороны очистилось. На западе загорелся багровый свет. Тогда в конце улицы Монмартр показалась целая армия метельщиков, гнавшая перед собою взмахами щеток озера жидкой грязи.

Логр не привел сержанта. Гавар отправился обедать к своим знакомым в Батиньоль. Флоран был принужден, таким образом, провести целый вечер с глазу на глаз с Робином. Флоран говорил все время, не переставая, и наконец ему стало нестерпимо грустно. Его молчаливый собеседник только слегка покачивал бородой и каждые четверть часа протягивал руку за кружкой, чтобы глотнуть пива. Соскучившись, Флоран отправился спать. Но Робин, оставшись в одиночестве, не ушел, а продолжал сидеть, задумчиво нахлобучив шляпу на лоб и не сводя глаз со своего стакана. Роза и слуга, мечтавшие запереть погребок пораньше за отсутствием компании в кабинете, должны были прождать добрых полчаса, пока Робин наконец собрался домой.

Флорану в его комнате стало страшно лечь в постель. Он чувствовал, что им овладел приступ нервного расстройства, как случалось иногда, когда его по целым ночам преследовали мучительные кошмары. Накануне он присутствовал в Кламаре на похоронах Верлака, умершего после ужасной агонии. Флорану все еще мерещился узкий гроб, который опускали в землю. В особенности не мог он отогнать от себя образ госпожи Верлак с ее плаксивым голосом, но без малейшего следа слез на глазах. Она не отставала от Флорана, толкуя про неоплаченный гроб и похороны. По ее словам, она не знала, как расплатиться за все, не имея ни гроша в кармане, потому что аптекарь, узнав о смерти больного, потребовал накануне уплаты по счету. Флоран был принужден дать денег на гроб и расплатиться с могильщиками. Когда он собрался уходить, госпожа Верлак смотрела на него с таким убитым видом, что он оставил ей еще двадцать франков.