Что было бы, если бы смерть была

Душа Перельмана (прошлая) отодвинулась от самоё себя и посмотрела, как (сочленение за сочленением, сухожилие за сухожилием, мускул за мускулом) совершаются телодвижения…

Все эти тела в разных временах и в разных степенях постижения – лишь сочленения…

Все эти дела (видимые и невидимые) – лишь сочинения…

А весь этот многождыслойный мир – со-подчинение, само-версификация.

Всё это так. Но(!) – данный факт ничуть не отрицает реальности, в которой необходимо решить дилемму родины и истины (а что решать?) и спасти самого Перельмана из застенков украинских патриотов «своей» (самоопределяемой за счет «моей») родины, то есть (за счет России) Украины.

Перельман, человеко-демон, демон-стратор реальности, всё же ограничен сиюминутностью нахождения.

Следует найти – сей-час, ведь все-часа – не будет. А потом – решить, что (и кто) последует за следом.

Он решил продолжить бежать из застенка (причём – продолжить, ещё не начав), поэтому – он просто обошёл одного (лежащего на полу) патриота и направился к другому патриоту; словно сердце, что прежде от страха пряталось в пятках, а теперь пере-мещалось в живот: забродили животные – самые простые желания выжить.

Одна надежда: желаний много, у каждой ипостаси своё по-желание (выступающее по желанию).

Перельман (сам по себе) – подошёл к патриоту.

Перельман (с одной стороны) – признал свою правоту патриота «своей» Украины.

Перельман (с другой стороны) – прекрасно видел, что эта (патриотова) правота происходит за счет его (перельмановой) правоты: именно самоопределение, отделение самого-себя от всего-себя. Называние самого себя по одному из имен, выхождение из себя-всего по одному-самому.

Перельман – по-дошёл к патриоту и увидел, что тот колышется в воздухе, аки воздушный шарик.

Перельман – по-ступил примитивно: он взглядом проткнул этот шарик и выпустил из него пустой (не содержащий души) воздух. После чего рыцарским копьем своего взгляда подхватил образовавшийся дырявый лоскут формы и отбросил его к другому (ещё более бессознательному) патриоту Украины.

После чего (примитивно) – отвернулся и (равнодушно) – направился к выходу.

Разумеется, он оказался в подвале.

Разумеется, не только собственного подсознания.

Странное мерцание мыслей наполняло узкий проход между стен (Перельман словно бы передвигался по собственному позвоночнику и устремлялся к собственному мозжечку); любой человек (ежели он не пророк, и его не ведет – взявши за душу – провидение) здесь испытал бы тоску безысходности.

Перельман же, до сих пор никакой смерти полностью не победив, не чувствовал и умиротворения. Согласитесь, примириться с невозможностью полной победы сродни отказу от своей провиденциальности.

Иные (но не мы) – полагают такой отказ примирением с миром.

Итак, т. н. смерть! Лишение человека со-знания (если ты не помещаешь на место пусто или на место свято) – тоже не есть дело благое. Поэтому – пока один Перельман движется по собственному позвоночнику (и находится на Украине), другой Перельман (в Санкт-Ленинграде перед ресторацией) должен сейчас решить, должен ли он уже непосредственно, а не в качестве внимающего профана (то есть волей своей, словно бы стрелкой курсора, мироформируя течение разговора) действительно присоединиться к беседе Топорова и Кантора.

Или лучше для этой беседы, если за её говорением со стороны проследить. То есть – продолжить профана изображать…

То есть – следить за течением беседы и не возражать…

Как за из-речением Леты, когда мимо проистекает труп твоего врага!

Любой человек, решая такую дилемму, тоже испытал бы тоску безысходности, но – только не Перельман. Даже «простой» Перельман, реальный доказатель недоказуемых теорем, а не только – данный нам в этом тексте демиург своих миров, человеко-бес-сребренник.

Сейчас его прошлая душа (взжелав утвердить себя, как она полагала, среди равных ей сущностей) двинула стрелку курсора, и ипостась Перельман ступила за порог ресторана, сразу направившись к помянутым собеседникам.

Воспитанный Максим Карлович подчеркнуто удивился.

Топоров недоуменно взглянул:

– Так все-таки ты водки хочешь?

– Хочу, – просто сказал абсолютно трезвый Перельман. – Но не буду.

– Так чего пришёл?

– А я и не уходил.

Теперь (вновь и вновь) – опишем двух этих людей (Топорова и Кантора), то есть живого и мёртвого, встреченных мной (и моим Перельманом) в одной из моих версификаций мироздания – именно что на Невском проспекте города Санкт-Ленинграда: должна же быть какая-то награда человеку за то, что он вписан в некий объем пространства, от которого отделен неким покровом тела.

Награда человеку в том, что мы видим его и слышим.

Художнику Максиму Кантору всё это должно быть ведомо. Но у меня есть подозрение, что художник Максим Карлович Кантор не столь абсолютно привержен истине вне себя, сколь невозвратно – истине в себе… Что тут скажешь?

Только то, что он (как и амбициозная Хельга) – прав для себя, поэтому – Перельману не интересен.

Перельману – попросту неведомо, как Топоров оказался очарован Кантором.

– Ну так садись, – решил Виктор Леонидович.