Что было бы, если бы смерть была

Женщина в своём праве: дщерь Евы, верить которой нельзя. И не-верить нельзя, ибо без неё нет жизни внешней, жизни во плоти. Потому я сказал сразу: эта женщина у-веренно в себе, она и у-веряет в себе – любого, да и сама в себе у-веряется (как до-верие, то есть до-веры).

Поэтому Перельман, едва из подвала вый-дя и сразу же её встре-тя, тотчас спросил:

– Вы Украинка?

Она высокомерно взглянула: такое детство мужчины, те-те-те и тя-тя-тя! (конечно же, цитата А. С.)

И только потом она начала понимать, откуда он вышел.

– Ты ватник? – спросила она вполне по русски. – Это тебя привезли с мешком на голове?

– Меня, – скромно признался он.

Ему (бы) – следовало поспешить от застенка. Следовало (бы) – поискать дорогу прочь от этого дома. Это было первым, что следовало сделать сразу после своего выхода из украинского застенка.

Но (конечно же) – он не спешил и разговаривал с женщиной, которая вот-вот могла собраться позвать кого-нибудь из «свидомитых» со-ратников, дабы его вернуть на положенное колораду и ватнику место.

Но (конечно же) – он опять разговаривал с женщиной. Пожалуй, это было неизбежно.

– Если ты ватник, ты колорад и пидарас, – сказала она.

Перельману бы – её не понять. Но душа Перельмана (та, что у монитора) – ощутила присутствие неподалеку от себя (на кухне и с принесенной водкой) пьяной и даже галлюцинирующей ипостаси Перельмана.

Ипостась (галлюцинируя) – пребывала в счастливой алкогольной нирване, но – явно оказывалась колорадом и ватником.

В глубине души Перельман (один из Перельманов) – поморщился. Все эти определения (колорад, ватник, пидарас, свидомитые патриоты Украины) не имели отношения к его частной (перельмановой) истине. Впрочем, ему могло бы захотеться, чтобы за происходящим понаблюдал Максим Карлович Кантор.

А ещё ему могло бы захотеться определить, как именно оказался он в данном месте и времени?

Не затем ли, чтобы в результате познакомиться с Украинкой по имени Росксолана?

– Познакомиться? – вопросила у него(!) его же карма. – Так вот тебе знак.

– Эй, хлопцы, где вы? – тихонько крикнула красавица Роксолана.

Почти что шутливо крикнула. Немного даже кокетливо и очень кичливо: он был явно слаб и надломлен (внешне), а она – выглядела и казалась (внутренне) статной и сильной. То, что он покинул темный подвал-позвоночник украинского застенка и вышел на белый свет из подземлья, дабы встретить её, прекрасную Украинку, впечатления не произвело.

– Сладко ли тебе было у нас, колорад? – спросила она Перельмана.

– Мне вообще славно, – ответил тот, не задумавшись.

Он ничуть не имел в виду свою всемирную (как математического, оторванного от жизни гения) славу, тем более что Роксолана понятия не имела о его отказе от аналога (для оторванных от жизни математиков) Нобелевской премии (как бишь она называется? Здесь и сейчас сие не важно).

Тем более он не имел в виду Роксолану.

Или её возможно называть Дульсинеей. Или даже решительной Хельгой, женщиной в своём праве.

– Так ты, колорад, сбежал? – догадалась Роксолана.

Перельман заметил, что женщина явно обрадовалась. Скорее всего, тому, что её простофили-соратники, упустившие не-до-человека-ватника из застенка, опростоволосились, и над ними (какими бы внешне они не казались гарными хлопцами) стало возможно долго и сладко насмешничать.

Душа Перельмана (в Санкт-Ленинграде) – улыбнулась и двинула стрелку курсора.

Тогда на Украине (по воле курсора) – сквозь прекрасную дивчину Роксолану проглянула (аки солнышко из-за тучек) не очень привлекательная наша санкт-ленинградская знакомица Хельга, которая прямо-таки возмутилась:

– Получается, это не я вас (неудачника), демонстративно от вас сбежав, бросила? Это вы сами меня с вами расстаться принудили?

Женщина (будучи призванной на Украину) стала догадываться, что ей манипулируют. Тогда как только она и имеет на это природное право.

Перельман сделал вид, что не понимает, о чём речь.

– Вы гнусный манипулятор, – женщина определила Перельману место в своём мироздании. Мироздание (такое) – ей не нравилось, и она собиралась его поправить, не отрицая совсем.

Некоторые фрагменты мироздания казались ей столь же не-обходимы, как и она сама.

Было неясно, кто сказал сие: Хельга или Роксолана?

Впрочем, не все ли равно.

Перельман продолжал делать вид. Вид этот не требовал усилий, поскольку полностью соответствовал статусу аутентиста.

Впрочем, и Хельга (будучи далеко) – выглянула лишь на миг и тотчас вновь стала гарной дивой Роксоланой, веселым патриотом Украины (готовой не одну, не две империи сгубить – всё для того, чтобы себя определить как Украинку, которой «можно всё, поскольку – Украинка»).

И здесь уже «весь» Перельман (и в комнате его душа – пред монитором, и одно тело его – пьяное на кухне, и другое тело – на Малой Садовой в Санкт-Ленинграде, и ещё одно тело – перед Роксоланой… да мало ли ещё «что и где»?) – здесь все они вдруг осознали, что вернулись к самому началу второго эпизода данной истории.

Вернёмся и мы.