Что было бы, если бы смерть была

Во многих странах странен ты. Вопросы и ответы, сюжеты твоих странностей и странствий, мой Перельман, не могут быть изложены дословно (до-слова и до-славы – что и все-мирны, и и все-мерна)… Во многих странах странен ты! Нормален ты в себе самом, что в общем-то законо-мерно.

Всё измеряется законом, поскольку – изменяется за-коном, за чертой.

Мы перешли за-кон, причём – все-мерно А потому вернемся в самое начало: в тот самый миг, когда не стало смерти, ведь и её возможно изменить.

Итак, пред нами на экране монитора Санкт-Ленинград (а так же Украина и Перельман – тот самый, что выбрался на волю из застенка), и на его просторе стрела курсора указует миг начала… Реа-лизует миг начала.

Итак, сюжет простой: ты Перельман-прозрение, в родне ты с пустотой, откуда (коль ты спросишь у неё) – придут тебе ответы; они (персонифицированно) – найдут тебя, когда и где б ты ни был, кем бы ни был и с кем бы ты ни был… То есть, кем бы ты ни стал! Ведь в чём ином есть единый смысл версификаций мира?

А ни в чём: есть смыслы, как версии себя.

Поэтому и смысла не было сейчас в беседе с Роксолоной (глобально убежденной в своем превосходстве над любым ватником), что собиралась искренне повеселиться над упустившими его ротозеями-охранничками.

Зато (персонифицируясь) – именно в беседе с Роксоланой присутствовала мысль: все эти прочие беседы (с Топоровым и Кантором, с самим собой и с различными ипостасями одной и той же амбициозной женщины) суть молчание – в ответ на наше замечание (самих себя как у-частника).

Поэтому – продолжим замечать.

Роксолана – не читала жизнеописания Эзопа, не знала о жене Ксанфа и о славной «эзоповой» штуке, которой жена Ксанфа хотела попользоваться (точно так, как и сам Эзоп: для здоровья и пищеварения), но оглядев заморыша-Перельмана, испытала те же чувства: странное томление.

Она оказывалась вброшена в невероятность.

Чувство это не было неведомым прежде. Чувство это вселяло смутную надежду (у Роксоланы вполне неосознанную, но – от этого ещё более непреодолимую), что жизнь имеет определенный и очень чёткий смысл.

Что смысл насущен и расположен именно здесь и сейчас, и его можно взять.

Роксолана (не очень следуя словам жены Ксанфа) сказала весьма просто:

– Если не хочешь, чтобы я кого-нибудь позвала, вернись со мной в подвал и услади меня.

– Но там же твои соратники, – ещё более просто ответил Перельман.

– Это твоя проблема, – гордо заявила женщина. – Удрал от них один раз, управишься и десять. А потом и моя очередь придет. Тоже десять раз.

Она не знала, что говорила. Но – сказала. Она была в своём праве.

– Мы разбили ваш нацизм один раз, разобьём и десятый, – согласился Перельман.

Конечно, подобные сентенции прозвучали диссонансом (были совершенно не в природе аутентиста Перельмана). Но(!) – у этого конкретного Перельмана было пробито ухо (одним бодрым ударом честного украинского националиста), поэтому он был не в духе и говорил, что Бог на язык пошлёт.

А Господь (как всегда) – послал ему чистую правду.

Более того, разговор этот был знаковым, поскольку произошёл ещё до впечатляющих побед новороссийского ополчения на востоке Украины. Сейчас (именно тогда) – Украинская армия наступала на Донбас и успешно бомбила жилые кварталы тамошних городов.

Поэтому Роксолана пренебрегла перельмановым предсказанием и обратилась к насущному:

– Сделай, о чём я тебя прошу, и тебе будет послаще, чем моему жениху.

Перельман спросил:

– Кто твой Жених?

– Один из тех, кто тебя должен был допросить.

Перельман поправил:

– Один из тех, кто должен был меня упустить? Я не о нём.

Роксолана – не поняла Перельмана; но – времени на не-понимание у нее не осталось. Перельман (который не понимал ещё больше: он не понимал всего), спросил о другом:

– Кто твой Жених?

Роксолана усмехнулась:

– Я не монашка, если ты об этом.

Удивительно, но женщина ответила правильно. Перельман не был религиозен, но спросил он о Христе. Потому что версификации невозможны без именования. Потому что в начале действительно было слово.

– Я не монашка, – повторила Роксолана и добавила:

– Пошли в подвал. Быстро. А то закричу.

Перельман улыбнулся и почти согласился вернуться в собственное под-сознание.

– Всё равно закричите. Не сейчас, но потом. Получив свою «усладу по любовному праву», – (он цитировал провансальцев, речь идет о «Жизнеописаниях древних и наиславнейших провансальских пиитов» Жана де Нострдама, брата знаменитого астролога, вышедших в Лионе в 1575 г.).

Роксолана ведать не ведала о Жизнеописании Трубадуров, но тоже (и безо всякой куртуазности) согласилась:

– Конечно. Так идёшь?. Решай сам, когда мне кричать.

– Пойдёмте, – вздохнул Перельман и оглядел двор своего застенка (внешний двор внешнего застенка, ибо внутренний двор ему ещё предстоял), а так же синее-синее (ему, санкт-лениградцу, категорически непривычное) небо над собой: двор до высокого кирпичного забора был закатан в гладкий-гладкий серый-серый асфальт, а небо напоминало светло-синюю тушь на ватмане и намеками на крахмальные разводы.

– Вот и хорошо, – сказала рослая Роксолана, уверенная женщина – Здесь у нас только наше право, украинское.