Что было бы, если бы смерть была

Это только слова,
Что согреют нас по ночам
И ничего не значат,
Когда нас оставит удача…

Ведь она как посмертная слава!

Это только слова,

Когда ты окружён очами,
Что пристально наблюдают:
Насколько участь кровава?

И насколько она поучительна?

И насколько мучительно ты отступал до Волги,

Пока о неё не опёрся лопатками и душой…
И не распростёрся как небо!
И стал, как небо, большой.

И сам обернулся Словом

И дуэлью на Черной речке!
Ведь ты не о речку опёрся,
Но сам обернулся речью:
Ибо всё в этом мире речь.

Это только слова.

Это только их синева продолжает по жилам течь.

Она услышала и сказала:

– Украинская армия везде наступает. Вас уничтожат.

Напомню: это всё происходило (происходит, будет происходить) – ещё даже до иловайского котла.

Он сказал:

В который раз сначала нас побьют.
Но прежде изощрённо предадут.
А после просвещённо растолкуют,
Что мы любили родину другую.

Что правильную надобно создать

И для того всё прошлое предать.
И это колесо всебытия,
Которое вращали ты и я,

Всё возвращая на круги своя,

Настолько правильно и несомненно,
Что я противоречу всей вселенной,
Когда не соглашаюсь предавать.

И вот враги окружат города,

Как волки обреченные стада…
Но здесь я обращаюсь вспять,
Внезапно начиная наступать

И следовать простому чувству долга:

Что долго был собой, а не другим!
Что долго был любовь, а не измена!
И есть такое чудо во вселенной,
Что Бог всегда на стороне России.

Я просто начинаю наступать,

Словно ступает по крови мессия,

Чтобы опять напомнить о любви.

– Всё это суета, – сказала женщина. – Мне надо жить, чтобы была жизнь. А ты ли будешь молим оплодотворителем, ублажателем и кормильцем, другой ли самец-Украинец либо самец-ватник – не всё ли равно? Одна ли родина, другая или третья – не всё ли тебе равно, если каждой будешь предан до смерти? Или не будешь предан. Ведь всё равно родина тебя предаст. Она – женщина, так что предаст – во имя жизни.

– Ну да, – согласился он.

И тогда она (наконец) – спохватилась:

– Кто бы подумал, что колорад Перельман может так запудрить мозги гарной ди’вчине? Теряем время.

Последние слова – прозвучали, как фраза Баталова из «Москва слезам не верит» (и он в который раз понял, что и Украина вокруг него – виртуальна, и готовая его предать женщина – виртуальна, и его будущая погибель – виртуальна, и он решил (вспомнив себя прошлого), что возражать этому глупо.

Ведь глупо (согласитесь) – возражать всему мирозданию.

А потом он вспомнил изгиб реальности…

А потом он вспомнил себя прошлого: вспомнил, что он глуп и неумел…

И решил он…

Что из всей этой будущей мозаики тел…

Может составиться недурственный калейдоскоп: уж очень созвучна сейчас была Роксолана с совершенно чужим ей Максимом Карловичем Кантором. Но Максим Кантор вот-вот (там, в ресторане на Невском) придёт к выводу, что Россия сама лишила себя будущего в цивилизованном человечестве, а Виктор Леонидович Топоров (там, в ресторане на Невском) будет год как мертв и участвует в этом собеседовании лишь благодаря тому, что смерти нет.

– Эй, кто-нибудь! Ко мне, у меня беглец! – подвела итог всей этой истории Роксолана (одна из роксолан)…

А вместе с ней и Дульсинея (одна из дульсиней)…

А вместе с ней Хельга (одна из хельг)…

И Перельман позволил украинским хероям её услышать: пора было прекращать эту клоунаду.

Хероев – вывалила из тьмы ночной целая толпа. Они не были в балаклавах, но – лиц у них не было: зачем хероям лица? Поэтому то, что находило себя (на месте греческих масок данной трагедии) – имело только лишь «свои» глаза и рты (точнее, прорези в реальности); саму Роксолану их облики ничуть не удивили: это были её херои; чего ещё?

Удивление только отвлекает хероев от их функции: хероизма.

Перельман (где-то у монитора) – решил им сразу помочь. Он сдвинул реальность с места. Опять возникли античные «то ли Афины, то ли Дельфы», то есть…