Чужая сторона: рассказы

Потеряв свою загадочную тихость, плавность и робость, она стала ближе к его идеалу, но всё ещё не была им. Если не нравилась ни прежняя, ни новая, то какую Софу он любил? Демид просто надеялся её изменить, теперь — особенно. Зря, что ли, липовая древесина хороша для поделок и резьбы. Гнуть, но не ломать.

— А зачем ты меня вернул? — спрашивала она, стоило начать на неё давить.

Демид громко кричал, подходя к Софе, иногда ломал мебель и бил посуду. Делал «предупредительные выстрелы»: бросался одеждой, запускал предметы над её головой, замахивался кулаком. Через месяц перешёл к «физике» — начались толчки и удары. Бил от обиды, что она всё ещё его не устраивает, а потом от скуки, от усталости, по привычке.

Сам заметил, что говорит одно и то же: «Если бы ты только… я бы не разозлился!», «Просто сделай то, что я прошу, и все будет прекрасно», «Я сделал тебе больно, потому что ты первая меня обидела, бросила», «Я сам знаю, что для тебя лучше», пытаясь сказать другое: про опасения, что она его больше не любит. Но, когда не получалось сказать, хотелось ударить.

Неожиданно новая Софа стала защищаться, однажды перевернула столик, заслонив себя сосновым щитом, и Демид проломил столешницу.

Через месяц началось и другое: деревья стали навязчиво лезть Демиду на глаза. Выйдешь из подъезда — они повсюду: стволы по округе в шахматном порядке, ветки растянуты по всему сущему, от палисадников до окон, над балконами и машинами, затеняют, закрывают… Зимой, без листьев, деревья особенно походили на скелеты, многорёберные, многокостные. Демид стал ходить от подъездной двери до машины, подняв воротник. Думалось: а вдруг кто не дошёл до рощи — и прямо здесь?.. И всё это мёртвые.

Стало казаться, что у Демида собственные суставы стали громче скрипеть, по-деревянному. Он всё больше нервничал, однажды выбросил из машины деревянные чётки с крестом. Деревянные предметы казались теперь сделанными из костей.

Раньше в постель Софа ложилась покорно, теперь покорность сменилась строптивым нежеланием: «Я, кажется, сказала — нет. Ты не слышал?»

Демид уговаривал её: «Я же знаю, ты хочешь! Мне это просто необходимо!», а после — называл бревном. Обозвав, бросал взгляд в окно: тополиные ветки, качаясь, предупреждали, и Демид затихал.

Утихомиривал и горький могильный запах, заползающий на ворот его рубашки, на его подушку, в салон машины. Напоминал: любишь — уймись.

В конце февраля Демид нашёл в демисезонном ботинке золотистую щепку: наверное, отлетела после того, как брызнул в стороны сломанный им журнальный столик. Волокнистая, сосновая. Демид достал её и перепрятал в карман пальто. Несколько раз, стоя позже в пробке, он доставал щепку и задумчиво колол себя ею в мягкую кожу между большим и указательным пальцами.

С тех пор деревья преследовали Демида. К марту начало мерещиться, что он всюду ходит по кладбищу. Изо дня в день деревья стояли на своих местах, словно выжидая, словно утверждая насмешливо: «Ты умрёшь, а мы все останемся».

Софа никак не перевоспитывалась. Раньше крики и манипуляции давали эффект, но раньше она реагировала иначе: тихо плакала, замолкала надолго, пыталась искупить вину, первая шла на мир, «вставала на цыпочки». Теперь с ней — где сядешь, там и остановка.

— Без тебя знаю! Я больше не собираюсь все это выслушивать! Не смей высмеивать все, что я говорю! Не смей обесценивать!

Одним мартовским вечером, припарковавшись у подъезда, Демид остался в машине, открыл малолюдный семейный аккаунт в тик-токе, пролистал несколько десятков видео.

Вот Софа лежит на диване, камера подкрадывается к ней, руки Демида её щекочут против желания. Две тысячи лайков. Вот он обнимает её, сильнее сжимая объятия: она тогда сама хотела снять видео; правда, рассчитывала на лёгкую романтику, но Демид принуждает её к поцелую, она улыбается через силу, вытягивает шею, отдаляя губы.

— Не надо, больно. Все смотрят.

— Для того и снимаю!

Снова больше двух тысяч сердечек, в комментариях пишут, что Демид горячий и страстный, он пролайкал почти все комплименты.

Видео за прошлый год, видео за позапрошлый… Оглянувшись на их жизнь, Демид вспомнил только то, как Софа отворачивалась.