Чужая сторона: рассказы

И ещё внезапно: бабу Марусю несли до кладбища в простыне, там переложили на снег, а квадратную толстую щепку дали семнадцатилетнему Демиду. Всем свои традиции: в других культурах близкие могут бросить в могилу ком земли, у нас — собственноручно изменить форму почивших. Благородная традиция, экологичная. Щепку баба Маруся попросила взять от своей садовой яблони, её за сараем посадил ещё в семидесятые дед Гена. Яблоня давно засохла, но руки ни у кого не доходили выкорчевать, и, как вышло потом, не зря. Правда, щепка была толстая, Демид оторвал от неё пальцами щепку потоньше. Ладонь бабы Маруси, почти прозрачная, маленькая, с толстыми голубыми венами, долго не прокалывалась, не пропускала в себя дерево, и Демид вынужденно применил силу. Это мучило его потом какое-то время; казалось, он сделал бабе Марусе больно. Она стала, как хотела, яблоней сорта Райка, разветвлённой надвое. Пару раз родители привозили потом Демиду с кладбища мелкие, сладковато-терпкие яблоки, напоминавшие крупный шиповник.

Ни Демид, ни кто бы то ни было другой пока не мог описать точно, как происходит перерождение: кто-то сам в ужасе отворачивался, кому-то слёзы застилали глаза. Кто-то смотрел из интереса, но изменение было быстрым и забывалось тотчас, на видео между человеком и деревом появлялось мутное пятно, блюр…

«Не нравится Софе жить нормально, значит — не нужно!»

Демиду стало жарко, дурно от мысли об убийстве. Он вышел из машины, проворачивая щепку в пальцах. У Софы мягкая кожа, нежная, он не спросил её, куда она загоняла щепку, но сам выберет место. Он всегда всё решает сам, он всегда берёт её силой.

И опять внезапно: Софа снова и снова отворачивается, вытягивает кисти из его рук. 

У Софы не вышло отвернуть губы, вытянуть шею, отстраниться, уйти, закрыться, и она решилась расстаться всем телом. Щепка под кожу — это, наверное, больно. Но не больнее его любви.

Демид остановился в ужасе от того, что хочет сделать.

Заиндевевшая щетина крон светилась под белыми фонарями. Тополя и клёны смотрели на него, выговаривая: «Ты нас всех довёл, ты давил и гнул, ломал до хруста, до конца».

Демид уходил от подъезда всё быстрее, быстрее. Навстречу шла семья с коляской, и он, вздрогнув, свернул во двор, в рыхлый снег. Он бывал вспыльчив, но сейчас — чувствовал — агрессия перелилась через край, виски горели, на загривке припекало. Демид сжал в карманах кулаки и… случайно проткнул себе ладонь щепкой. Больно.

Последний вдох был удивлённым: снова пришёл тот могильный запах. Тело Демида менялось: онемело, перестало проводить импульсы, его обволокло золотистым облаком смолы, запахло приторно и жгуче, ноги удлинились, потянули Демида к мерцающему фонарю, щетина на щеках вмиг отросла — превратилась в изумрудные липкие иголки-пальчики. Сознание затуманилось, наполнилось томным древесным скрипом, в глазах Демида мелькнула яркая вспышка смерти.

За окном качались тени деревьев — каких, в темноте поди разбери. Софа ждала Демида в неясном напряжении несколько дней — «Не возвращайся» — а затем перестала ждать.

2023

Перезвоню

Окно скорой — чёрным квадратом; куда везли, было неведомо. Из приёмника довели до палаты кардиологии, непроглядной, как яма, указали на койку справа. Арина толкнула рюкзак в свой угол, сняла толстовку, разулась, юркнула под одеяло, написала успокоительные СМС родным. Не было душно, не пахло ни лекарствами, ни старостью — стерильная темнота. 

Сердце отстукивало не меньше ста пятидесяти в минуту, Арина это чувствовала, но надеялась, что капельница, поставленная в дороге, скоро дойдёт до сердца и разъяснит ему, как надо работать, особенно по ночам. Из-за тахикардии грудную клетку давило.

На других койках храпели, потому, никем не замеченная, Арина встала под одеялом в привычную позу — на колени и локти: так, казалось, стучало потише.

В коридоре приглушили свет. Пульс только стал замедляться, как вновь подпрыгнул из-за внезапного крика — совсем рядом.

— Помогите, умираю! — Мимо двери медленно протащилась старуха в сорочке, настоящий призрак — полумёртвый, белый, пугающий.

— Где моя палата? Там лекарства! Я умираю… — скрипел призрак. Арина села на кровати, спустила ногу на пол, почти готовая помочь. Тут старуха в сорочке встала в проёме двери:

— Помогите, я умираю!

Арина подтянула ногу на кровать, страх прижал её спиной к железной дуге изголовья. Неотвратимая старуха загораживала тусклый свет. Помогать расхотелось. В конце концов, Арине тоже казалось, что она умирает. Каждый сам за себя.

— Ой, иди отсюда! Это не твоя! — раздался хриплый женский голос с одной из коек.

Призрак запустил свет и снова поволокся по коридору.

— Она и вчера так же ходила. Днём выспится, а ночью вот…

Голос на койке побурчал и затих. Арина снова изобразила на кровати кошку, выгнула спину, прогнула. Рёбра провисали, под ними возникала свобода, сердце стучало иначе — тише. Надо выжить, надо выжить, надо спокойно дышать.

— Где моя палата? Я умираю…

— Давайте я провожу, зачем вы встали? 

Старуху отконвоировала пухлая медсестра, Арина вздохнула.

В коридоре стихло, но началось в палате: