Далече от брегов Невы

Инзов вёл деятельную жизнь и требовал того же от своих подчинённых. «Надо отдать полную справедливость особенной деятельности нашего кишинёвского воеводы, — писал об Инзове тот же Долгоруков. — Он встаёт рано и почти беспрерывно чем-нибудь занят. Если нет дел, то он в хорошую погоду ходит посмотреть на свой маленький огород, а в ненастную сидит дома и читает газеты или учёные записки. Без дела никто у него не бывает, и он сам для одного препровождения времени никуда не ездит».

Нашёл Инзов дело и Пушкину. Главным образом для того, чтобы иметь возможность доложить начальству: «Я занял его переводом на российский язык составленных по-французски молдавских законов, и тем, равно другими упражнениями по службе отнимаю способы к праздности».

Новый свод молдавских законов, составленных по-французски, переводили на русский язык. Какую-то часть работы выполнил Пушкин. Что же касается до других «упражнений по службе», ими он не был обременён. Инзов относился к нему особенно, не равнял с прочими чиновниками. Это замечали. «Старик его ласкает, и я уверен даже, что предпочитает его многим другим», — не без досады и зависти отметил Долгоруков. И записал ещё такое: «За столом у наместника Пушкин… вдруг отпустил нам следующий силлогизм: „Прежде народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский — тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмёт верх“. Глубокое молчание после этих слов. Оно продолжалось несколько минут, и Инзов перервал его, повернув разговор на другие предметы».

Властям же Инзов сообщал, что Пушкин в разговорах с ним «обнаруживает иногда пиитические мысли».

«Я дружбу знал»

Уже в первые месяцы пребывания в Кишинёве Пушкин обзавёлся множеством знакомых. Число их всё росло. С чиновниками знакомился он у Инзова, с офицерами главным образом у Орлова. В кишинёвское «общество» ввёл его Николай Степанович Алексеев.

Алексеев состоял при Инзове, и единственный из всех чиновников заслужил дружбу Пушкина. «Коллежский секретарь Николай Степанович Алексеев, — рассказывал подполковник Липранди, — по крайней мере десятью годами старее Пушкина, был вполне достоин дружеских к нему отношений Александра Сергеевича. У них были общие знакомые в Петербурге и Москве; и в Кишинёве Алексеев, будучи старожилом, ввёл Пушкина во все общества. Русская и французская литература не были ему чужды. Словом, он из гражданских чиновников был один, в лице которого Пушкин мог видеть в Кишинёве подобие образованным столичным людям, которых он привык видеть».

Но не только это сближало Пушкина с москвичом Алексеевым. Николай Степанович, при наличии в нём светского лоска, принадлежал к тем обыкновенным добрым и честным людям, в обществе которых Пушкин чувствовал себя особенно легко и просто.

Эти люди ничего от него не требовали, ни на что не претендовали. Высоко ценя необычайный дар юноши, любили его не за славу, а за те прекрасные душевные качества, которые он раскрывал перед ними, не таясь и не опасаясь быть превратно понятым.

Алексеев стал для Пушкина «моим Орестом». В греческих мифах друзья — герои Орест и Пилад — были неразлучны.

Николай Степанович выгодно отличался от прочей чиновной братии, от целой галереи своеобразных типов — корыстолюбивых, невежественных, с дикими понятиями, с житейской философией, основанной на косности и чинопочитании, — с которыми судьба свела Пушкина в Кишинёве.

Были среди них люди безобидные, вроде пожилого армянина Худобашева — смешного маленького человечка.

Вскоре после приезда в Кишинёв Пушкин написал балладу «Чёрная шаль». В ней «неверную деву» — гречанку — ласкает армянин. Прочитав эту строку, Худобашев обиделся, усмотрев здесь поклёп на армян.

Пушкина очень насмешило подобное умозаключение и всякий раз, встречая Худобашева, он накидывался на него, тормошил его, приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок! Не отбивай у меня гречанок!»

Это Худобашеву нравилось. Ему было лестно, что могли подумать, будто он и впрямь отбил у Пушкина возлюбленную.

Расходились они мирно.

Но были среди кишинёвских чиновников далеко не безобидные, а тупые и заносчивые, которых из себя выводило, что какой-то «мальчишка», стоящий несоизмеримо ниже их по служебной лестнице, относится к ним безо всякого почтения и даже позволяет себе их оспаривать.

К таким принадлежал статский советник Ланов — толстобрюхий старик с маленьким красным носиком на широком самодовольном лице.

Попадая в общество, он нёс всякий вздор и не терпел возражений. Однажды, наставляя знакомого молодого офицера, он спросил его:

— Позвольте узнать, с Пушкиным вы знакомы?

— Знаком, и очень, — ответил офицер.

— Напрасно, доложу я вам.

— Да отчего же?