Далеко ли до счастья

– Дед-то ваш, Виктор Фёдорович, когда нашёл меня (сам из другой деревни), зацепил как коршун и не выпустил. А я в ту пору гуляла с одним пареньком. Несмелый такой, стеснительнай.

– Верочка, что он всё сидит окол тебя, губы грызёт? – это подружки-то мне. – Что ты такого-т не найдёшь, что ль?

Я его и бросила. А два года гуляла с ним. Потом сáма моя подружка Талька, Наталья Маврёнкова, и вышла за него. Стала Дунина. А сама несинпатичная, лицо длинное, как подойник. Так и прожил с ней век, не любя. Но сначала я вышла за вашего деда, а потом она. Сидели как-то на брёвнах, Дунин всё плакал и пел:

– Эх, матанечка, брось сурьёзы, дай платочек, утру слёзы…

Молоденькой я и замуж вышла. А через три дня после свадьбы принёс свёкор муки. Не килограмм, не два, а, как бы не сохвастать, целую пудовку. А у их квашня была ши-и-рока-широка, на девять караваев. Замешивать – на ведро воды. Наклонилась я в квашню тесто месить, а меня-то и не видно за ей. А тятька, дедушка вашего деда, за живот взился́ и целы сутки так ходил: перживал, что хлеб спорчу. Такой уж у его карахтер был.

Утром встаю, а свёкор всё окол меня стоит, наблюдаит.

– Мама, – говорю свекровке, – лепёшки-то мужики любют?

– Любют, – отвечает.

Напекла я к завтраку лепёшек. А свекровка не подымалась – навозилась. Всё к одному: бабушка померла, наша свадьба, – и свалилась. Я уж её только спрашиваю:

– По скольку горстей на каравай?

А горсть в две руки бралась. Никак, «две горсти» сказала.

Свёкор тут окол меня мельтешит. Расшвырял головёшки, чтобы под накалился. Когда хлеб поспел, беру широку лопату. Вот эдак.

Баба Вера откладывает вязанье в сторону и показывает. Признаться, порой её руки и лицо рассказывают больше, нежели слова. Однажды, повествуя о какой-то Марфуше, деревенской дурочке, баба Вера расплела свою косичку и встала на стул, на котором пряла шерсть. Внучата с открытыми ртами следили за ней и воочию убеждались, как страшна была Марфуша.

– Достаю, значит, хлебы, ставлю на такие вот нары, мочу полотенце и мокрым закрываю, а сверху сухим, чтобы корки отмякли. А тятька, покойный (царство ему Небесное!), всё за живот держится. Дедов брат, Шура, – ширк полотенцы. Берёт нож, отрезаит. Как закрычит:

– Маманька! Ты такого хлеба никогда не пекла. Вкусный!

– Правда, Шурынька? – и тятька в первый раз руки отпустил от живота.

Потом пошли вчетвером корову доить. Вымище большое, молока много давала. Только примусь доить, она как полыснет – и куды чего разлетелось: куды я, куды ведро. Я схитрила: подою в горшок, золовке в ведро вылью, она в дом несет. Корове уж и хвост к ноге привязывали, и ноги-то путали, и рога-то к колоде. Было дело!..

Да… семья была, не то что ноне, шутка ли – пятнадцать человек.

– Вера, сёдни суббота, баню топить надоть.

– Ну, что ж, папаша, натоплю.

А меня как мама учила, не то учила, а как говорила, полну бочку щёлока наделала – мыть голову заместо мыла – экономили. Я счас пол вымала, веники заварила, жар весь подгребла… и в горнушку, кажись (вот уж и запамятовала, как называется), поддала, горечь вся сошла. Ну и прихожу домой.

– Чо так долго топила? – спрашивают мужики. Свекровка-то чуть истопит, вода нагреется, нет ли, щёлок еще не мылкий. Пойдут первы-те – и не напарются. Тот говорит, я пойду вперед, другой говорит, я пойду вперед.

– Сгорите, – говорю, – немножко погодите.

Приходют мои мужики, раскраснелись:

– Вера, спасибо. Спа-си-бо! Никогда так не парились.

Я думала, смеются.

– Да ладно-ти вам. Правда, что ль?

Тятька пришел последний, довольнёхонький:

– В кой день парются, в тот день не старются.

Все перемылись, а пару полно. Давай родню сзывать. Все перемылись, давай опять соседев звать – и еще пару полно. Вот тогда свёкор и сказал:

– Да… мал золотник, да дорог. А большая Федора – дура.

Вот вам и «забелка»!

На этом месте баба Вера всплеснула руками:

– Ба! Закрутили вы мне голову. У меня ить картошка на плите!..

Как гадали на Святки

Новый год, Рождество, Старый Новый год… Для нас, ребятишек, это самые долгожданные праздники. В доме – ёлка, пахнет лесом и мандаринами.

Мы рассаживались поудобнее на голубом сундуке дедовских времён, аккуратно застеленном самодельным покрывалом. (На мешковину нашивались разноцветные, одинаковой формы лоскутки. И выглядело такое убранство очень нарядно).

Управившись по хозяйству, мама брала вязанье и не спеша уводила нас в своё сказочное прошлое:

– Любили мы гадать с девчонками. Подслушивали разговоры. Если говорят про хлеб – жених богатый будет. А если про угли – за бедного выйдешь. Ну, а если в разговоре услышишь про мешок, про суму, тут уж точно жених нищим окажется. Горюшка с ним хватишь.

Накануне Старого Нового года наряжались мы кто кем и ходили по домам колядовать. Вот сговорились мы зайти в один дом. Там мужик с бабой жили вдвоём. Зажиточные были люди, но бездетные. В праздники никогда они не скаредничали, подавали щедро. А с нами-то увязался и брат подружкин, Тоски Ланковой – Енька, Евгений, значит.