Далеко ли до счастья

Температура не спадала всю ночь: тридцать девять и девять. Утром пришла средняя дочь Нина. Увидев мать в плачевном состоянии, разрыдалась. Валентина строго прикрикнула:

– Не смей! Прекрати сейчас же. Лучше иди на кухню да свари маме что-нибудь на молоке. Она ничего не ест, кроме яиц всмятку и бульона. Я побегу вызывать врача.

Не успела она выскочить за двери, как бабе Вере стало совсем плохо.

– Пить… Дай водицы глонуть… Нечем дышать… Открой окно и двери… скорей!

Нина укутала её шалями, минуты на две распахнула форточку. Взгляд матери стал блуждающим, неосмысленным. Она силком выталкивала из себя последние слова:

– Выноси цветы…

– Мама! – в ужасе припала к ней Нина. Она знала от матери, что живые цветы выносить, когда в доме покойник.

Позвонили. Это «скорая». Следом влетели Валентина и Людмила. Женщина-врач взялась за пульс больной.

– Почти не прослушивается… – мрачно и с сожалением выдохнула она. Вдруг жёстко, укоризненно покачала головой и повысила голос: – Что же вы мать довели до такого состояния?! У неё двустороннее воспаление лёгких. Срочно в больницу!

Девчонки обливались слезами. Они не сводили глаз с матери: та силилась что-то сказать, но язык уже не слушался.

– Не надо… в боль… пить…

Бабу Веру с большим трудом завернули в одеяла и унесли в машину. Людмила поехала с ними. Нина осталась в квартире (не смогли найти ключи), а Валентина – бегом на трамвай. У неё дома температурила маленькая дочка.

В больнице, прямо в приёмнике, делали какие-то уколы. Людмила, дрожа всем телом, словно в беспамятстве, всё твердила:

– У мамы диабет. Нельзя глюкозу.

– Уйди ты отсюда! Без тебя знаем, что делать. Да выгоните её отсюда!.. Придёшь позже.

…Через час дочери пришли снова в больницу, но бабы Веры уже не стало. На её лице так и застыла навсегда то ли полуулыбка, то ли укоризна. На груди покойно, впервые без дела, отдыхали натруженные руки.

Солдатенчиха

Вместо пролога

О жизни Солдатенчихи рассказала мне её внучка Татьяна, которая родилась и жила в Белоруссии до шестнадцати лет. Дочь Солдатенчихи Валя уехала в Сибирь по комсомольской путёвке работать. Татьяну отправили проведать тётку Валю, узнать, как она живёт там, в далёком краю, где, говорят, даже медведи гуляют по городу… Но Татьяна домой не вернулась. Приглянулся ей городишко Усолье-Сибирское. Поступила в медицинское училище и вышла замуж за хорошего парня. Однако каждый год навещает она свою родину.

* * *

– Цыпа-цыпа-цыпа… – ласково кличет Солдатенчиха кур, и тонкий золотистый ручеёк зерна медленно выливается из чашки на чисто выметенный, утоптанный кружок земли, разбиваясь об него и брызгая в разные стороны.

В открытую калитку влетели, наскакивая друг на друга, шесть белоснежных красавиц. Огненно-красный петух с лихо заломленным гребнем ревниво оглядел хозяйским глазом своё невоспитанное семейство и важно прошагал через двор. Заслышав знакомый голос, невесть откуда заявились во главе с вожаком две рябенькие гусыни. Последним приплёлся Марьин любимец павлин Пан Краса. Он держался всегда в сторонке, будто стесняясь своего великолепия. Для него Солдатенчиха упросила старика Ивана сделать отдельную кормушку. Толку от Пана Красы в хозяйстве не было никакого, но его держали ради «писаной красы».

– Откушай, милай… Ну-ну, не сярдись, – уговаривала она его, как малого ребёнка.

Управившись, Солдатенчиха тяжело опустилась на нижнюю ступеньку некрутого крылечка, глубоко вдохнула пьянящий аромат, густо пахнувший из сада, и легонько, посвистывая, выдыхала. Уже много лет её мучила астма, но она свыклась с этим недугом и будто не замечала постоянной одышки. Болезнь не смогла заставить её озлиться на весь мир, только отуманила белую голову: Марья смерти дожидалась. Давно заготовила всё на случай, когда Бог приберёт и её, и старика. Готовилась к последнему пути как к празднику. Кто платочек подарит красивый, какая рубашка приглянется – всё аккуратно укладывалось в старенький сундучок.

«Вся жизнь моя одинокая… Плодоносила, отцвела…» – подумалось ей. Она закашлялась. Концом тёмного платка обтёрла мокрые морщины под глазами. Жёлтое сухонькое личико от натуги бледно порозовело. Мяукнул кот, забравшийся от безделья на покосившийся забор.

– Антон, Антон, поди сюды, – позвала Солдатенчиха, – ах ты, ласка моя!

И лентяй улёгся у её ног, как верный пёс у порога. Марья осторожно приняла его на колени. От мягких прикосновений старческой руки, от солнца, разлившегося по всему широкому двору, кот зажмурил жёлтые глаза и, кажется, задремал. Не помнил рыжуха Антон на своём кошачьем веку, чтобы хозяйка когда-нибудь обидела его. С тех самых пор, когда он, выброшенный на улицу, никому не нужный, тыкался мордочкой в стылую землю и чуть слышно пищал около Марьиной калитки.