Дальше ваш билет недействителен

– Почти, но одно другого не исключает. Ты чувствуешь себя сильным, когда кому‑то помогаешь, кого‑то защищаешь…

– …феодальные такие чувства. Защита всего, что меня окружает. Моих личных владений. Я защищаю свой замок и своих людей. Вы – часть моей территории. И если бы мне пришлось умирать, не оставив вам ни шиша, я бы считал, что умираю побежденным. А мужская гордость велит покидать арену с триумфом. Унося, как ты сказал, оба уха и хвост. Fiesta brava! Вот уж полвека, как мы на Западе ужасно озабочены своим мужским достоинством и силой, а между тем такая озабоченность есть верный признак приближающейся мужской слабости. Ты, как всегда, очень правильно рассуждаешь, Жан-Пьер.

– Заметь, это не я, а ты сам рассуждаешь.

Я воззвал к нему взглядом, но помощи не дождался. Тогда я поставил рюмку и подошел к окну. Было еще светло.

– Ну ладно, в общем, объясни все Жерару.

– Постараюсь, – сказал Жан-Пьер.

Я вышел. По дороге к Лауре остановился на Елисейских Полях и купил пластинок на всю ночь.

Глава XVIII

Я постучался и вошел. Никого.

– Лаура?

Она сидела в спальне в синем кресле, вся заплаканная. В глазах такая скорбь, такое бедствие и ужас, что я застыл, боясь пошевельнуться – все так хрупко!

– Милая… Что‑нибудь случилось?

Она покачала головой, жалобно улыбнулась и сказала тоненьким голоском:

– Да нет, просто бывают такие дни…

Постель не убрана. Лаура в пеньюаре. Шторы плотно задернуты.

– Ты никуда не выходила?

– Без тебя Париж совсем чужой.

На полу стояли открытые чемоданы. Лаура покидала в них какие‑то вещи. Я положил пластинки и сел. Но плащ и шляпу снимать не стал – мне важно было сохранить благоприятную среду. А я всегда отлично ладил со своей одеждой, со своей защитной оболочкой. Не отказался бы и от добротной кожи.

Шкафы стояли нараспашку, ящики выдвинуты.

– Я даже заказала билет на самолет.

Меня как обухом хватило. Но уже через мгновение я вскочил и позвонил консьержу:

– Жан, аннулируйте заказ на авиабилет до Рио.

– Хорошо, месье. А заказ на следующий рейс?

– На следующий?

– Ну да. Мадемуазель де Суза заказала один билет для себя, а другой для вас, на следующий рейс.

Я положил трубку, посмотрел на Лауру. И все слова, лишившиеся дара речи, рвались наружу в этом взгляде. Давно я не бывал так счастлив, как в этой тишине. Я встал перед тобою на колени, ты опустила голову мне на плечо и обняла; и я шептал тебе слова любви, помолодевшие, как будто бы они недавно родились и с ними ничего еще не приключилось. В зашторенной спальне ничего не различить, кроме вкуса твоих губ. Ты повернулась, угнездила голову, как скрипку, на моем плече, и каждое твое движение опустошает и томит мои ладони; чем крепче я тебя сжимаю, тем больше боюсь потерять.

– Я хотела уехать сразу, чтобы было не так больно, но ты ведь бросился бы мне вдогонку, вот я и заказала тебе билет на следующий самолет.

…Будь у меня дочка, я, может, знал бы, как выпутаться…

Поздно ночью я вернулся домой. Руис не пожелал явиться. Я надел халат, сел в кресло. Мне было не до сна.

До сих пор не могу объяснить, почему все это время я пребывал в уверенности, что сам распоряжаюсь всем происходящим. За всю ту бессонную ночь я ни на миг не почувствовал, что теряю волю, впадаю в состояние, которое тысячу раз описано в разных исповедях классическими формулами вроде: “меня влекла… или толкала… непреодолимая сила…” Напротив, я никогда не ощущал такой уверенности в себе. Я сознательно шел навстречу опасности.

В девять утра я оделся и приготовился. Открыл ящик стола и вытащил из‑под кучи бумаг свой старый кольт. Тридцать лет я благоговейно хранил его как память.

Глава XIX

Дом 72 по улице Карн с одного бока был наполовину снесен, а другим примыкал к дешевой гостинице, вернее, меблированным комнатам под вывеской “Для иностранцев”. Я и забыл, что в Париже есть такие густонаселенные места. На асфальте играли дети, внешне все как один типичные алжирцы и будущие дворники. Из окон доносилась арабская музыка, рыдающая над своей судьбой. И среди этих, так не похожих на меня людей мне почему‑то вдруг стало очень легко. Тут я не у себя, а у них, и это не так страшно. На меня не так смотрели и обо мне не так судили, как на улице Фезандри. Я был тут посторонним, а потому не чувствовал себя таким чужим, как среди своих.

Я и сам толком не знал, для чего отправился к Руису. Хоть я и написал, что сознательно иду навстречу опасности, принимаю реальность, но не мог бы точно сказать, зачем мне это надо: чтобы избавиться от наваждения, освободиться раз и навсегда, одним нажатием на курок, от гнета все более и более настойчивой фантазии или, наоборот, напитать ее из первоисточника.

Коридор первого этажа упирался в мусорные баки. Рядом у стены стояла пустая канареечная клетка. Я дошел до застекленной двери с серой фланелевой занавеской, почти в конце коридора по левой стороне, и постучал.

В ответ женский голос:

– Что такое?

– Мне нужен Антонио Руис.

– Кто?

Я почему‑то привязался к этому имени – Руис.

– Здесь таких нет.

– Он потерял документы. А я нашел и принес их.