Дальше ваш билет недействителен

Дверь приоткрылась. Показалось женское лицо с написанной на нем обидой на жизнь, скопившейся за пять десятков лет. Я протянул этой особе водительские права. Она взглянула на фотографию:

– Это Монтойя. А не… как вы там сказали?

Я спрятал права в карман и сказал:

– У них там в Испании часто бывает по несколько имен.

– К Монтойе – это вам на пятый этаж.

– А комната?

– Рядом с туалетом.

Я стал подниматься по лестнице. На каждом этаже было по три номера. А на пятом всего один, в самом конце коридора. Я отступил на несколько ступенек вниз и прислонился спиной к стене. Закурил сигарету. Я тянул время. Хотел сполна насладиться этой короткой прелюдией, игрой, учащенным биением сердца в груди. Это самое приятное время. Самое приятное всегда бывает ДО…

Наконец я раздавил окурок и снова пошел вперед, как вдруг услышал, что открывается дверь. Шаги… Я приготовился взбежать по последним ступенькам и захватить Руиса врасплох. Сунул руку в карман и стиснул рукоятку револьвера.

Но шаги оборвались, опять открылась и закрылась дверь, на этот раз другая. Я заглянул в коридор: последняя так и осталась открытой. Руис пошел в туалет.

Я бесшумно прошел по коридору и скользнул в его комнату.

Это была мансарда с окошком на задней стене. Слева, за белой пластиковой занавеской, душевая кабина. В углу неубранная постель с грязным бельем. Штук пять радиоприемников, скорее всего вытащенных из автомобилей. Вешалки с кожаной курткой и горчичного цвета костюмом висели на гвоздях. Над кроватью кнопками приколоты картинки с голыми девицами и афиша Эль Кордобеса. А в изножье кровати, у окошка, стояло зеленое виниловое кресло.

В него я и сел.

От меня до двери было метра четыре, не больше, но я сидел так неподвижно, что вошедший Руис, полуголый, в кожаных черных штанах, не сразу понял, что в комнате кто‑то есть. И только закрыв за собой дверь, увидел меня. Реакция его была быстрой и резкой – как налетчик я ему в подметки не годился. Ничуть не удивившись, он в мгновение ока прыгнул на меня, уже с ножом в руке. Я едва успел заметить, как он выхватил его из кармана на голени.

Но я уже направил на него свой кольт.

Он застыл, остановился на лету – такому сила тяжести не помеха. Теперь он стоял в двух метрах от меня на полусогнутых ногах, c растопыренными руками и ножом на изготовку, губы его дрожали, расширенные глаза упирались в револьверное дуло.

Я держал палец на спусковом крючке. Лицо полыхало жаром.

Я смотрел на него. И лишь в эту минуту, разглядывая это тело, дышащее упругой силой, которую я с возрастом утратил, я понял наконец цель моей вылазки: я пришел вернуть свое добро. Тот инструмент, который мне принадлежал и хорошо служил и которого я потом лишился, – пришел забрать его обратно, показать, что я его хозяин, и заставить снова мне подчиняться.

Руис попятился.

– No, señor, no! – хрипло простонал он. – No![24]

Он выронил нож и вскинул руки.

В разрезе глаз и широких скулах угадывалось что‑то от гипотетических монгольских предков. Так он из тех, из наших завоевателей. Но в приоткрытых дрожащих губах ни следа прежней твердости; страх – фактор цивилизующий.

На запястье у него были надеты украденные у меня золотые часы.

Я посмотрел на них. Только тогда он меня узнал. И отступил еще на шаг.

– No me haga daño, señor![25]

– Испанский мы с тобой поучим в другой раз, – сказал я.

Он снял часы, нагнулся и пустил их по полу в мою сторону:

– Вот возьмите, señor… Я остался без работы, мне было нечего есть.

– Ну да, поэтому ты их не продал!

Я внимательно изучал его тело. Сложен он был, надо признать, лучше, чем я. Уже в талии, шире в плечах. Не меньше силы и больше грации в бедрах. Но это тело подходило не борцу, а акробату. Все его нервы, жилы, мышцы дышали такой страстной жаждой жизни, какой я у себя уже и не помнил.

Когда же наконец я выучил его наизусть, то вытащил из кармана и бросил к его ногам водительские права. А паспорт оставил у себя. Он подобрал права и изумленно уставился на меня. Теперь он вовсе ничего не понимал. И превосходно! Это было мне на руку.

Я встал. Достал купюру в пятьсот франков и визитную карточку. Толкнул назад свои часы, а деньги и визитку тоже бросил на пол. И, помахав револьвером, сделал ему знак отойти подальше. Он живо повиновался.

– Отлично, Антонио, привыкай, – сказал я. – Тебе придется слушаться меня.

– Si, señor, – прошелестел он в ответ.

Я вышел и захлопнул дверь. Кольт положил в карман, закурил сигарету. Руки ничуть не дрожали. Я медленно спустился вниз по лестнице и зашагал куда глаза глядят. Я чуть не застрелил Руиса, хотя так и не понял хорошенько, из каких побуждений: потому ли, что хотел от него избавиться, что ненавидел эту его животную энергию, которая захлестывала меня, как неотвратимое будущее, или же потому, что больше не верил в себя и хотел спасти Лауру.

В тот день мы собирались съездить пообедать куда‑нибудь за город. Я ворвался к Лауре с триумфом и перепугал ее.

– Что случилось, Жак? У тебя такой вид…

– Я чуть не убил человека.

– Вечно ты гоняешь как сумасшедший.