Даосизм

В этом месте также встречается недопонимание со стороны многих переводчиков и комментаторов, видящих в даосских рекомендациях, обращённых как к индивиду, так и к социуму, советы вернуться к природе и естественности, как если бы даосы более чем на две тысячи лет предвосхитили труды Жан-Жака Руссо с его апологией «благородного дикаря» и осуждением культурного процесса, характерными для XVIII века. Разумеется, в даосизме содержится отрицание культуры – внешнего знания, рационализма, искусственной социальной системы, недальновидной политики, стремления «просвещать народ», и всего остального, включая изучение книг, посвящённых Дао (Чжуан-цзы писал, что это не что иное, как «окаменевшие экскременты»), причём гораздо более радикальное, чем в идеологиях типа учения Жан-Жака Руссо. Тем не менее здесь в качестве альтернативы рассматривается нечто, не имеющее ничего общего с природой и естественностью, превозносившихся на Западе в XVIII в. Подобно тому как в дальневосточных текстах «природное» очень часто служило синонимом «небесного», «природа» в даосизме часто воспринималась как синоним Пути в чувственно воспринимаемой, ощутимой, воплощённой форме, как действующий небесный порядок (ср. в Чжун юн: «Небесное развитие называется природой»). Следовательно, это самопроизвольность или спонтанность, о которой здесь говорится, и которая действует, не действуя, иначе говоря, это то, что совершается помимо индивидуальной воли, это Путь Неба; «первоначальная простота», даосская альтернатива это не банальная первобытная, почти животная невинность, напротив, это состояние, которое в других традициях ассоциировалось с золотым веком, или с другими первоначальными мифами, состояние, отличавшееся своей собственной «сверхъестественной естественностью», или, иначе говоря, естественностью сверхъестественного. К тому же, следует отметить, что как у Лао-цзы, так и в более ранних священных текстах, приписывавшихся легендарному китайскому императору Фо-хи, правившему в 3468 г. до н. э., встречались ссылки на ещё более раннюю древность, которую правителю хотелось бы реставрировать (Конфуций высказывался о Лао-цзы: «Этот человек пытается делать то, о чём говорит исконная мудрость»). Принимая во внимание, что небесное в даосизме служит синонимом природного (или естественного), мы можем противопоставить его человеческому, даосское изречение гласит, что «случается, что небесный элемент преобладает для того, чтобы результат деяния соответствовал первоначальному совершенству». Запад, таким образом, должен иметь в виду, что там, где он видит «естественность», речь на самом деле идёт о свойственном человеку видении мира, которое до определённой степени ещё привязано к «сверхъестественному»: непосредственно и экзистенциально, а не посредством теорий, откровений или религий в узком смысле (религия от лат. religare,[67] то есть соединять то, что было разъединено), как это неоднократно происходило в последующие исторические периоды или цивилизационные циклы.

Такая интерпретация служит ключом к пониманию истинной сущности дальневосточной духовности в целом, начиная с художественных образов (например, в живописи, где «природа» становится изысканным утончённым фоном или «полотном», метафизически воздушным и «пустым»); а также ключом для объяснения отсутствия в этой древней духовности аскетического момента в узком смысле, то есть ограничений, умерщвления и преодоления плоти и, наконец, ключом для понимания вышеупомянутых и – часто искажаемых – аспектов учения Дао дэ цзин о недеянии.