Даосизм

Недеяние в концепции «настоящего человека» характеризуется как отрицание деятельности в мире в ожидании в нём последующих реакций и рассматривается как взаимодействие с невидимой первоосновой, предваряющей рождение всех причин и процессов. Основная идея, изложенная в Дао дэ цзин и И цзин (которую в этом смысле можно считать книгой-оракулом), совпадает: предотвращение возникновения определённых ситуаций и событий, путём действия в области, где всё только находится в процессе становления и появления, на основе знания «образов» того, что происходит на земле и на небе. Уже в традиции И цзин была представлена дефиниция типа, который, используя такое знание, был способен предвидеть, контролировать и управлять ходом событий и реакциями на них (инь и ян в мире форм и существ), по ту сторону неподвижного и имперсонального начала, чью природу он воспроизводил. Следовательно, можно определить такой аспект даосского «недеяния» как способность не оказываться на одном уровне с конечными, преходящими силами или вещами. По аналогии вспоминается принцип японской борьбы, согласно которому «силе никогда не противопоставляют силу, но опрокидывают противника, используя только его силу» (К. Пуини).[68] «Настоящий человек» не действует, он отступает, отходит, сгибается, чтобы действовать особым образом, то есть совершать истинное деяние, которое Лао-цзы называл победой без сражения, соединением без узлов, притягиванием к себе без призыва или движения. В отдельных случаях он также упоминал о магии, когда у-вэй относилось к неуловимому действию по отношению к тому, что является ещё слишком «слабым» или «мягким», чтобы предотвратить его преждевременное развитие, приостановить или повернуть его в желаемое русло, и что профану могло бы показаться просто естественным. В этом смысле в Дао дэ цзин говорится о триумфе слабости над силой, малого над большим, мягкого над твёрдым, а также используется образ воды, способной принимать любую форму и не имеющей себе равных в разрушении твёрдого и жёсткого.

Кроме учения об у-вэй, в связи с понятием «настоящего человека» также рассматриваются (хотя и не лишённые противоречий) два возможных способа его воплощения. Первый из них можно было бы назвать типом неизвестного посвящённого. Сыма Цянь писал: «Адепты учения Лао-цзы в особенности заботились о том, чтобы пребывать в безвестности, не имея ни имени, ни славы». Ещё одно высказывание: «Тот не Мудрец, кто оставляет след». «Настоящий человек» может отождествляться с самым обычным человеком, в том числе с самым презренным человеком, казалось бы, лишённым знаний, способностей, практичности, культуры, честолюбия, послушно плывущим по течению, ничем не выделяющимся, заурядным: в его повседневной жизни и в его поведении никак не отражается и не проявляется его истинная глубина. Этот непроницаемый тип посвящённого может показаться – и до определённой степени, действительно, представляется – специфически дальневосточным, однако он может встречаться также в других традициях, в частности, в Махаяне и исламе, затем в западном герметизме и розенкрейцерстве. Таким образом, описание «настоящего человека» у Лао-цзы становится антиномичным, он отрицает существующие ценности и нормы, «малые добродетели», общепринятые правила, по аналогии с ним на память приходит исламский тип суфиев, так называемых Маламатия («заслуживающих порицания»), могущих обладать высоким, но скрытым достоинством, или тибетская легенда о Наропе, которому не удалось найти учителя Тилопу[69], потому что каждый раз встречая его, он не мог узнать его в человеке, совершавшем недостойные действия, или, наконец, ещё один исламский тип, моджахед,[70] посвящённый, у которого трансцендентальное развитие не отражается в его низшей, человеческой ипостаси, остающейся предоставленной самой себе.

В Дао дэ цзин можно встретить парадоксальные характеристики подобного типа. Он не близко и не далеко, он превыше чести и превыше стыда (гл. 56)[71]. Лишённый мирских обязанностей, он кажется бродягой (гл. 35).[72] Неуловимый как волна в океане, он не любит одинокие высоты (гл. 20).[73] Он остаётся прямым, согнувшись, полным в пустоте, невредимым в разрушении (22).[74] Он носит обычную одежду, пряча драгоценности (гл. 70).[75] В соответствии с уже упомянутым символом, он как вода, неуловим и всесилен, поскольку способен принимать любую форму (гл. 8).[76] Он продвигается, не сходя с места, обладает, не беря, достигает, не идя, побеждает, отказываясь (гл. 69).[77] Чтобы оставаться на вершине, он скрывает своё «я» (гл. 66).[78] Он не стремится к захвату, если он хочет действовать, то его деяние остаётся тайным, можно было бы сказать, что он достигает цели без усилия. Он обладает таким физическим свойством как неуязвимость, которая служит признаком его трансцендентной отрешённости, создавая иной онтологический статус (гл. 50).[79] О том же говорит и Чжуан-цзы: