Дар милосердия

Салат оказался так себе, но Филип нарочно взял добавку, притом одолел аж два ливерных сэндвича, хотя их терпеть не мог. Кофе Миранда разливала из большого термоса и так старалась не пролить ни капли, что опрокинула ему на рубашку весь бумажный стаканчик. Потом извинялась и чуть не расплакалась, но Филип только полюбил ее сильнее, потому что неуклюжесть была такой же неотъемлемой частью Миранды, как темные каштановые волосы, голубые глаза, ямочки на щеках и улыбка, смягчая зрелое великолепие юного женского тела и придавая движениям какое-то детское очарование. Так он мог чувствовать себя свободнее и не смущаться ее красоты. Утешительно сознавать, что и богиням бывают свойственны человеческие слабости.

После кофе они спрятались в тень. Миранда прочла «Полдень на холме» Эдны Сент-Винсент Миллей, а Филип вспомнил отрывок из «Гранчестера» Руперта Брука. Миранда заканчивала университет — ей был двадцать один год — и специализировалась на английской литературе. Это послужило отличным началом для общения, поскольку Филип обожал читать с тех пор, как в детстве открыл «Гекель-берри Финна», и за последующие годы не забыл своего увлечения.

Он тогда увлекался курением трубки (она ведь придает солидность, которой так не хватает, когда тебе только двадцать шесть и ты преподаешь первый семестр), и Миранда набила ее для него, а потом держала зажигалку, пока он раскуривал тлеющий табак… Какой это был великолепный день, сияющий, пахнущий сентябрьским ветром и солнцем, с шепотом и тихим смехом… Солнце уже стояло низко, когда они стали собираться, но Филипу не хотелось уходить. Миранда тоже тянула, складывала скатерть медленно и куда тщательнее, чем обычно, а потом подняла одной рукой миску и стала укладывать в корзину для пикника. Миска была большая и неудобная — в итоге остатки салата оказались у него на коленях. Мадагаскарским слаксам пришел конец.

Глаза у Миранды стали такими большими и круглыми, что он бы расхохотался, не будь это ее глаза. Как можно над ними смеяться — слишком они голубые, слишком глубокие. Он лишь улыбнулся, сказал: «Ничего страшного», и обтер брюки платком. Потом увидел ее слезы, увидел, как она замерла в отчаянии — высокая, неуклюжая, истинное дитя, слишком рано превратившееся в женщину, и в то же время прекрасная женщина. Что-то ударило изнутри и растеклось сладкой волной по телу, он обнял ее и спросил: «Миранда, Миранда… Выйдешь за меня, Миранда?».

Космопорт остался позади. Поезд, гудя, огибал холмы по извилистому воздушному пути. Вот проплыли верхушки деревьев, мелькнула река, и на берегу ее Филип заметил первую памятную веху.

Сейчас это выглядело как груда битого камня, заросшая камышом и сумахом, но вчера — сто лет назад — здесь был пригородный пансионат, где он провел день в солнечном патио, прихлебывая коктейли и лениво наблюдая за белыми парусами на синей воде. И ни о чем, абсолютно ни о чем, не думая… — кроме Миранды.

Все, хватит думать о ней. Сто лет назад было можно, сейчас — нет. Зачем рвать себя на части, реальность беспощадна. Если вспоминать Миранду такой, какой она была столетие назад, тогда как идти на седарвилльское кладбище, искать ее могилу, класть цветы?

Инструктор говорил, что в каком-то смысле ему повезло с приговором. Сами того не желая, судьи проявили милосердие. Было бы хуже, если бы ему дали пятьдесят лет, и он, двадцатисемилетний мужчина, вернулся к жене, отметившей семьдесят второй день рождения.

Впрочем, наивно говорить о милосердии, пусть даже и случайном, в эпоху правления Конгресса. Тогда человека могли приговорить к заморозке и бесчувствию, вырвать из родного времени. Тот век не знал жалости, не имел понятия о значении этого слова. Он был жесток, более или менее, смотря как судить, но ни в коей мере не милосерден.

А нынешняя эпоха, хоть и вернулась к милосердию, была не в силах даровать его освобожденному преступнику. Можно принести извинения за жестокость предшественника, компенсировать потерянные средства, обеспечить финансовую независимость, но как вернуть то неповторимое время, вернуть нежную улыбку и незабываемый смех любимой женщины?

Как уничтожить участок кладбища с могилой, которая не имеет права там находиться, которой не было там «вчера» — сто лет назад? Как стереть слова: «Миранда Лорринг, родилась в 2024, умерла в 20**»? Или в 21**? Остается лишь надеяться, что жила она долго и счастливо, снова вышла замуж, родила детей. Она была создана для материнства. Слишком много в ней было любви — без детей не обошлось наверняка.

Но… если она вышла замуж во второй раз, тогда имя изменилось. Миранда Грин, например, или Миранда Смит… Она могла уехать из Седарвилля, и тогда весь сегодняшний путь проделан зря. Нет, не зря. По крайней мере, отсюда можно проследить, куда уехала Миранда, разыскать могилу и усыпать незабудками — любимыми ее цветами — и в тишине поплакать, чувствуя теплоту столетнего поцелуя на своих губах.