Дар милосердия

— Идем! — прервал его Таннер. — Какой смысл стоять и трепаться? А вдруг там еда?

Массивные ворота преградили путь, но Таннер поднажал плечом, и створки со скрипом разошлись. Стены, пол, потолок — все в просторном вестибюле было покрыто пылью столетий. Внутри пусто, и только в нише справа от двери, на единственной полке, виднелась небольшая статуэтка.

— Похоже на храм, — заметил Таннер.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Биннс. — Наверняка у них была религия.

Полумрак скрывал очертания статуэтки. Капитан потянулся, взял ее с полки. Искусно вырезанная из камня, похожего на земной гранит, фигурка выглядела до боли знакомой. Найти такое за пятьдесят миллионов километров от дома… абсурд! Едва осознав это, Фаррелл обмер.

Композиция, правда, отличалась некоторой самобытностью и непривычным избытком деталей. И все же ее ни с чем не спутаешь — уникальное человеческое орудие пытки, подвешенное на нем изнуренное болью тело, тонкое страдальческое лицо и неотступный взгляд темных глаз, в котором даже перед смертью светится сострадание. Без всяких сомнений, у Фаррелла в руках распятие.

— Кто знает, сэр, — начал Биннс, — может, и у них был Христос…

Капитан покачал головой. Религиозностью он никогда не отличался, но неоспоримые факты признавал.

— Христос был только один, — отрезал он.

— Но как…

— Не знаю. Если повезет, разберемся.

Капитан Фаррелл бережно вернул статуэтку на единственный непыльный пятачок, где она простояла без малого две тысячи лет. Затем пересек вестибюль и подошел к внутренним дверям. Таннер и Биннс не отставали. Двери отворились в огромный зал. Высоко над головой вздымался многогранный купол, сквозь который бледной радугой сочился солнечный свет. Плавный изгиб величественных стен ниже купола подчеркивался трехмерными фресками. Длинные скамьи, равномерно разделенные расходящимися лучами проходов, окружали центральное возвышение с четырехметровым крестом и скульптурным изображением распятого на нем человека.

Капитан первым очнулся и зашагал по ближайшему проходу. Следом — Биннс и Таннер. У подножия креста на мраморном пюпитре лежала тонкая металлическая книга. Фаррелл на мгновение замер, затем дрожащими пальцами перевернул обложку и открыл тонкие, как бумага, металлические страницы, испещренные мелкими символами.

— Биннс, — позвал он, нарушая многовековую тишину, — ты ведь лингвист. Иди сюда.

Тот робко приблизился и склонился над древним томом.

— Слов не разобрать, сэр. Слишком темно.

Капитан щелкнул фонариком. Биннс ахнул:

— Невероятно, сэр! Поверить не могу!

— В чем дело?

— Книга, сэр. Она на арамейском.

Тишина, царившая в зале два тысячелетия, снова вступила в свои права. В тусклом свете фонарика Биннс сделался бледным как мел. Рядом нелепой статуей застыл Таннер. Лица на фресках молча взирали на сцену, разыгравшуюся под этими сводами впервые за долгие века. Затем тишина откатилась назад, нехотя уступая голосу капитана:

— Читай, Биннс.

— Но, сэр, мы точно имеем право? По-моему, находиться здесь — уже святотатство.

— Как раз наоборот. Церкви, пусть и марсианские, созданы, чтобы помочь человеку умереть.

Статуя Таннера дрогнула и ожила:

— Сэр, мне кажется…

— А мне кажется, вы оба боитесь, — отрезал капитан. — Боитесь открыть то, после чего труднее умирать.

Он посмотрел вверх, на молчаливую фигуру на кресте, на изможденное лицо, полные боли глаза, и мягко продолжил:

— Бояться нечего. Читай, Биннс.