Дарвиновская революция

В 1842 и 1844 годах Дарвин набросал предварительные варианты своей теории, которая, если сравнивать ее с окончательным вариантом в «Происхождении видов», перекочевала туда практически без изменения. Итак, мы обсудили искусственный отбор, применяющийся при разведении скота. Отсюда пришли к признанию борьбы за существование, затем к аналогу искусственного отбора – естественному отбору, а затем, обсудив природу бесплодия и прочее, добрались до механизма отбора, применимого во всех проблемных областях, упомянутых выше. Короче говоря, у нас теперь есть то, что сам Дарвин признал как должным образом структурированную теорию. Однако прежде чем продолжить повествование в хронологическом порядке, давайте сделаем небольшую паузу и вернемся назад, к религиозным вопросам, которые для современников Дарвина, его наставников, коллег и собратьев по научному сообществу являлись очень важным фактором, препятствовавшим принятию теории органической эволюции. Почему же в таком случае эти вопросы не были препятствием для самого Дарвина?

Дарвин и религия

Центром и средоточием богооткровенной религии, основанной на вере и откровении, является Библия, и мы знаем, что когда Дарвин отбыл на учебу в Кембридж, он взял с собой экземпляр Библии. Когда он покинул стены Кембриджа и оказался на борту «Бигля», он придерживался вполне ортодоксальной веры, но во время путешествия она начала мало-помалу ослабевать и угасать. Несомненно, что главной причиной этого была растущая убежденность Дарвина в том, что Библия, в частности Ветхий Завет, несовместима с наукой, в частности с униформистской геологией (Дарвин, 1969, с. 185). По мере того как Дарвин все более и более углублялся в науку, становясь ее рьяным приверженцем, его все больше и больше привлекала неумолимая логика законов, которая исключала какие бы то ни было чудеса. Но для Дарвина христианство (по крайней мере как религия, вдохновленная Богом) без чудес – ничто, поэтому его связь с христианством начала ослабевать, пока полностью не оборвалась (Дарвин, 1969, с. 86–87). Тот факт, что христианские чудеса так много значили для него, вполне объяснимо, ибо он воспитывался на «Обзоре христианских свидетельств» Пейли (Дарвин, 1969, с. 59). Как мы видели, Пейли, действуя в традиционно английской эмпирической манере, истинность христианских откровений возвел в прямую зависимость от библейских чудес и веры в их подлинность. Поэтому когда чудес не стало, не стало (для Дарвина, разумеется) и христианства.

После выхода в свет «Происхождения видов» Дарвин стал агностиком – по крайней мере, в отношении существования Бога (Дарвин, 1969, с. 94; Мандельбаум, 1958). Вероятно, что вплоть до этого момента он, хотя и не будучи уже христианином, не был ни атеистом, ни агностиком. Скорее он был деистом определенного толка: верил в незыблемого Творца, творящего мироздание с помощью непреложных и неизменных законов. Поэтому-то он принял сторону естественной религии, основанной на разуме и здравом смысле. Именно этим языком он и пользовался, создавая «Происхождение видов» (1859, с. 488), и мне лично представляется невероятным, что он лицемерил, пользуясь таким словарем в тактических целях, – он в любом случае собирался «разворошить» христианский «муравейник». Несомненно, что во время работы над своей теорией он был деистом, ибо, делая для себя заметки в записных книжках, постоянно пользовался этим языком (Грубер и Барррет, 1974, M, с. 154). Впрочем, этим дело далеко не ограничивается. Лайель тоже был деистом в том же смысле, что и Дарвин, но для него религия была главным камнем преткновения на пути к эволюции. Почему же Дарвин остался безучастен к вопросу об особом статусе человека и не терзался ни одной из тех эмоций, которые одолевали Лайеля? В первой записной книжке с пометкой «Виды» (конец 1837 года) он твердо указал человеку его место: «Часто говорят о чудесном событии – появлении человека разумного. Но появление насекомых, наделенных другими чувствами, – еще более чудесное событие» (Де Бир и др., 1960–1967, B, с. 207). И как только он ухватил суть естественного отбора, он тут же начал размышлять о том, как это можно применить к человеку (M, с. 42). Человек для Дарвина просто не был тем препятствием, каким он был для многих других.