Дарвиновская революция

К тому аспекту естественной религии, в фокусе внимания которого находится божественный замысел, Дарвина привлек Пейли, ибо Дарвин еще в бытность свою в Кембридже прочел его «Естественную теологию», и она произвела на него неизгладимое впечатление (Дарвин, 1969, с. 59). Дарвин всегда без возражений принимал главный постулат естественной теологии 1830-х годов, суть которого в том, что органический мир должно понимать с позиции его заранее намеченного планирования, проявления, адаптированности и отношения к конечным целям: это ясно прослеживается в его размышлениях на тех путях, коими он шел к открытию фактора естественного отбора, механизму, который и сам фокусируется на идее адаптации. Разрабатывая свою теорию, Дарвин относился к такой адаптации как к доказательству существования некоего разработчика [по принципу: раз есть разработка (адаптация), то должен быть и разработчик, как бы его ни называть (Грубер и Баррет, 1974, M, с. 136)], и в это время он вполне был готов допустить, что Земля была создана с одной целью – для человека (Де Бир и др., 1963, E, с. 49). В более поздние годы Дарвина, однако, не оставляло чувство, что сам по себе естественный отбор делает излишними и несостоятельными любые доводы в защиту божественного замысла (Дарвин, 1969, с. 87), хотя до конца жизни его не оставляла спорадически возникавшая мысль, что вся эта адаптация по сути подразумевает высший замысел (Ф. Дарвин, 1887, 1:316n).

Разумеется, в 1830-е годы Дарвин еще полностью не определился со своей позицией к естественной религии, особенно в части ее отношения к адаптации. Во-первых, он считал, что адаптация – неважно, изначально она задумана или нет, – вполне может быть результатом действия обычных, незыблемых законов, которым она же и подчиняется. А поскольку подобные взгляды часто связывались с образом Бога как промышленника-предпринимателя, интересен в этом отношении тот факт, что Дарвин, верный своим земледельческим корням, призвал себе на помощь Его сельского кузена – Бога-фермера. И в «Статье», и в «Очерке» Дарвин недвусмысленно уподобляет естественный отбор деятельности некоего Сверхсущества (Дарвин и Уоллес, 1958, с. 114–116). (Уоллес пошел даже еще дальше, заявив, что отбор – это как саморегулирующаяся машина; Дарвин и Уоллес, 1958, с. 278.) Во-вторых, Дарвин еще раз доказал, что он не такой, как все, отказавшись признать, что организмы по самой своей сути идеально приспособлены к своему окружению. Для его картины органического мира требовалось, чтобы неудача с адаптацией была закономерным явлением, а не чем-то таким, что не может обойтись без катастроф. Действительно, тот крутой перелом в отношении к адаптации, который начал еще Лайель, Дарвин довел до завершения: от абсолютной статичности катастрофистов через пестрящее ошибками и недочетами свойство, как оно подается Лайелем, к собственному релятивизированно-динамическому явлению, согласно которому внутри видов буквально в любое время должны существовать неадекватные организмы, то есть организмы, не приспособленные к окружающей среде (B, с. 37–38, 90). И в-третьих (возможно, этот пункт менее значителен, но у него интересные последствия), Дарвин отошел от обычных представлений об адаптации в том смысле, что он отказался рассматривать некое свойство или некий признак у одного вида как нечто, идущее на пользу или служащее благу каких-то других видов. Он откровенно признал, что такая адаптация опровергла бы его теорию (Дарвин, 1859, с. 211).