Дарвиновская революция

Правильный ответ на вопрос о причинах его медлительности нужно искать в профессионализме Дарвина, так же как в профессионализме нужно искать причины его успеха в деле разработки и открытия теории. Дарвин не был ученым-любителем, внезапно явившимся со стороны, как в случае с Чемберсом. Он был частью британского научного сообщества, продуктом кембриджского образования и близким другом Лайеля, поэтому он знал, с каким страхом и даже ненавистью большинство членов этого сообщества относятся к эволюционизму. Если у него и были какие-то сомнения на этот счет, то публикация «Следов…» (они вышли в свет в том же году, когда Дарвин написал свой «Очерк») полностью их рассеяла. Седжвик обрушил на «Следы…» всю мощь своей критики, поместив в Edinburgh Review разгромную 85-страничную статью; Уэвелл разгромил их в своих «Знаках Творца»; а Гершель проклял их с президентского кресла Британской ассоциации. Дарвин знал, что его теория намного лучше теории Чемберса, – «лучше» тем, что она более обстоятельно и адекватно отвечает на эти проблемы, как их тогда понимали, – но при всем при том она оставалась эволюционной и материалистической, а это никоим образом не могло принести автору популярность. Рассказать Гукеру о своем эволюционизме, признался Дарвин, – все равно что сознаться в убийстве (Ф. Дарвин, 1887, 2:23). Собственно, это и было убийство – преднамеренное убийство христианства, и Дарвин особо не стремился примерить на себя эту роль. В результате «Очерк» так и остался неопубликованным.

Был ли Дарвин трусом? Вряд ли. Без окружения, то есть научного сообщества, а также знаний и опыта, уходивших своими корнями в это сообщество, он не мог бы осуществить задуманное. Но то же сообщество не давало ему сделать больше. Чуть позже мы увидим, что центральный элемент нашего повествования – это то, как Дарвин еще до публикации «Происхождения видов» собрал вокруг себя новый круг ученых, для которых слово «эволюционизм» не было бранным и на которых он мог опереться. К тому же Дарвин не предполагал, что пауза затянется так надолго. Привлеченный необычным видом усоногих рачков, которых он обнаружил во время плавания на «Бигле», Дарвин решил написать о них небольшую работу (Дарвин, 1969, с. 117–118). Но этот проект превратился в полноценное исследование, которое отнимало бо́льшую часть времени и которое постоянно затягивалось по причине одолевавшей его серьезной болезни. Дни переходили в недели, а недели – в месяцы, а он так и не мог найти в себе силы засесть за работу. Из напористого, энергичного, жизнерадостного молодого человека, каким он был в 1830-е годы, Дарвин превратился в инвалида. И год за годом «Очерк» о происхождении видов лежал нетронутым, оберегаемый строгим наказом, что опубликован он должен быть только в случае его смерти (Дарвин и Уоллес, 1958, с. 35–36). Как видите, Дарвин все же не хотел, чтобы потомки предали его имя забвению.

Работа об усоногих представляет собой весьма интересную интерлюдию (Дарвин, 1851а, b; 1854а, b; Гизелин, 1969). Дарвин так и не решился объяснить читателю, почему усоногие, по его мнению, такие, какие есть. И все же в этой работе полным-полно скрытых намеков. Мы видим, что Дарвин сознательно подготавливает путь для «Происхождения видов», тогда как большинство авторов, которых мы здесь касались, подготавливали этот путь неосознанно.

Во-первых, эта работа (нельзя сказать, что неожиданно) дает нам много сведений об адаптации. Про неподвижных усоногих мы узнаем, например, что «движения усиков действительно красивы» (Дарвин, 1854а), поскольку они «прекрасно приспособлены к тому, чтобы хватать любой плывущий или движущийся в воде объект». Точно так же «структура ракушки необычайно сложна и в то же время прекрасно приспособлена для силы и защиты находящегося между створок тела» (Дарвин, 1854а, с. 152). А у особого рода усоногих, снабженных ножками, «зазубрины на створках и чешуйки острые, приспособленные для перетаскивания легких камешков именно в тот период, когда животное должно увеличиваться в размерах» (Дарвин, 1851а, с. 345). И так далее, и так далее.