Дарвиновская революция

Здесь, в царстве философии, мы более ярко, чем где-либо еще, видим, сколь велико преимущество Дарвина перед Чемберсом, и понимаем, почему Дарвин имел успех, а Чемберс – нет. Несмотря на все свои заявления, что он сторонник и последователь Ньютона, Чемберс не сделал не единой попытки дать эволюции убедительную vera causa, и его критики быстро это подметили. Дарвиновский механизм естественного отбора, разумеется, тоже не мог удовлетворить всех и каждого, будь то друзья или враги, зато в «Происхождении видов» им была предпринята систематическая попытка соответствовать критериям научного совершенства, и то мощное воздействие, которое оказал на научный мир его труд, по большей части обусловлено именно этим намерением. Однако для эмпириков вроде Гексли, использовавших концепцию аналогий vera causa, неудача Дарвина, не сумевшего убедительно показать, что естественный отбор ведет к изменению вида, обернулась тем, что эффективность этого механизма так и осталась недоказанной.

Платонизм как воплощение идеалистической философии поднимает различные вопросы, связанные с ньютонианством, ведь несмотря на внутренние различия ни одна из сторон в сфере дарвиновской революции ни разу не усомнилась в необходимости ньютонианства. Вопрос сводился лишь к тому, как лучше всего увязать одно с другим. Но мы, вооруженные платонизмом, ясно видим упадок и закат этой разновидности метафизики. Оуэн, Уэвелл, Агасси и другие ученые были платониками, и это тем или иным образом находило отражение в их науках. Гексли, с другой стороны, никогда платоником не был; он был эмпириком, и как эмпирик он критиковал своих оппонентов (особенно Оуэна) за то, что они вносили элементы своей идеалистической метафизики в физическую науку. Но дарвиновская революция шла своим ходом, и Дарвин, в конце концов, столкнул Оуэна с пьедестала и занял его место – отчасти потому, что XIX век ознаменовал закат подобного идеализма и восход эмпиризма. Мы с полным правом можем отдать Дарвину должное за то, что его ньютонианство оказалось столь успешным. Но, хотя он выдвинул ряд сильных доводов против идеи абсолютно различных, но существенно однородных классов – фундаментального догмата платонизма и других форм идеализма, вроде аристотелевского, – вряд ли он заслуживает той же чести за общий упадок идеализма. Этот упадок был вызван многими факторами, такими, например, как изменения в образовательной системе (школьников наконец лишили приевшейся за столько веков классической диеты) и ослабление влияния религии, неразрывно связанной с идеализмом. Каковы бы ни были причины, но дарвиновская наука (хотя сам Дарвин со своим эмпиризмом и внес в нее рационалистические элементы) была более созвучна антиидеалистической философии науки таких ученых, как Гексли, нежели сугубо идеалистическим системам Оуэна. Даже скептически относясь к тому, что он считал недостатками Дарвина, не удовлетворявшего его эмпирическим критериям vera causa, Гексли, однако, полагал, что общие предки куда больше удовлетворяют его философскому вкусу, чем оуэновские архетипы, и дарвинизм много выиграл от этого. (Не забудем, однако, сколь многим Гексли был обязан Карлейлю, а Карлейль – Платону!)

Что касается религии, то здесь главный вопрос заключается не в том, насколько или в какой мере религия способствовала успеху эволюционизма, а в том, почему ей так и не удалось его задушить (Рьюз, 1975b). Даже в начале описываемого нами периода люди привычно видоизменяли свою религию, подстраиваясь под достижения науки; поэтому, хотя эволюционизм и представлял для них серьезную проблему, эта угроза была для них не вновинку. Мы видим, что за полвека тот упадок религии, который начался задолго до этого, продолжал нарастать, что религия продолжала сдавать свои позиции, хотя по-прежнему оставалась главной силой, питавшей и поддерживавшей антиэволюционные доктрины, сформулированные в 1830-е годы. Особо пугала религиозных людей та угроза, которую несла эволюция особому статусу человека, и обе стороны – и те, кто ратовал за закон, и те, кто ратовал за чудо, – отчаянно надеялись, что пальма первенства останется все же за творящими силами Бога.

Религия занимала важное место и в той реакции, с которой научный мир откликнулся на книгу Чемберса. Не без основания его рассматривали как человека, подрывающего достоинство человека и не оставляющего места для Божьего замысла. Те же самые соображения были вытащены на свет Божий и много позже, после выхода в свет «Происхождения видов». Но по разным причинам они оказались менее влиятельными – особый статус человека подвергся огню критики еще до опубликования этого труда и по причинам, никак не связанным с дарвинизмом, поэтому Дарвин и предпринял попытку уладить вопрос с адаптацией, – однако многие чувствовали необходимость смягчить неумолимые рассуждения Дарвина элементами религии.