Дарвиновская революция

Второе пояснение касается естественной религии, для которой центральным является вопрос о божественном замысле. Любопытно, что в этом вопросе Миллер выказал удивительную терпимость, ибо полагал, разумеется, что универсальные адаптации, которые мы наблюдаем в органическом мире, являются доказательством высшего замысла (Миллер, 1856). Тем не менее он видел причину, по которой этот замысел был бы несовместим с творением под эгидой законов, и решительно не признавал того, что доктрина конечных причин находится в конфликте с эволюционизмом или опровергает его (Миллер, 1847, с. 13). Но другие воспринимали это иначе. Подходя к этому вопросу с точки зрения науки, они считали, что Чемберс совершил ужасную ошибку, не дав соответствующее описание органических адаптаций. А подходя к этому же вопросу с точки зрения религии, они полагали, что он просто проигнорировал – а по сути дела, попросту отверг – такие неоспоримые факты, как конечная причина и Божий замысел. Реакция Уэвелла на «Следы…» была наиболее типичной. Мы уже знаем, что в жажде опровержения он просто собрал в один том все откровенно антиэволюционные отрывки, заимствованные из его же «Истории» и его же «Философии», добавив туда в качестве приправы все, что относится к телеологии и конечной причине. А на тот случай, если кто-то будет настолько наивным, что не поймет, к чему он клонит, он сочинил потрясающее предисловие, где наотрез отрицал, что доказательства в пользу органической адаптации и в пользу конечной причины и эволюции – в частности того варианта эволюции, которого придерживался Чемберс, – можно примирить и согласовать между собой. Нет такого естественного (не отмеченного чудом) решения проблемы происхождения органики, которое бы в равной мере годилось и для объяснения органических адаптаций, заявил Уэвелл. В подтверждение своих слов он призвал читателя взять для примера большой город, являющийся наглядным свидетельством тщательной планировки. Разве такой город, спрашивал Уэвелл, не возник постепенно путем эволюции? Разумеется, нет, последовал ответ (Уэвелл, 1846, с. 15–16). Почему же тогда мы должны признавать, что организмы, являющиеся таким же свидетельством тщательной планировки, возникли путем эволюции? Другими словами, ни чудес, ни конечных причин. И это, по мысли Уэвелла, являлось решающим reductio [здесь: неопровержимым доводом] против «Следов…».

Был ли Уэвелл прав, считая, что органическая адаптация есть доказательство Божьего замысла и что она не может быть продуктом «слепых», неуправляемых законов, – этот вопрос выходит за рамки нашей книги или, по меньшей мере, может быть отложен на потом, до того времени, когда мы начнем разбирать дебаты о происхождении органической материи и тот вклад, который внес туда Дарвин. Но, даже не перенося раньше времени современность в прошлое, мы, тем не менее, с полным правом можем признать три вещи: 1) адаптация – главное свойство органического мира; 2) у Чемберса вообще не было объяснений на этот счет; и 3) участников полемики оценивали именно с точки зрения критики этого пункта. Можно было бы возразить, что, всецело полагаясь на идеи Бэббиджа, Чемберс меньше всего задумывался о «слепых» законах. Но ответ Уэвелла, что невозможно дважды съесть один и тот же метафизический пирог, он как раз обратил против Лайеля. Действительно, есть или закон (в этом случае он «слепой»), или руководство (в этом случае закон отсутствует). Но сам Чемберс, по-видимому, считал критику, подобную той, которой предавался Уэвелл, вполне законной и разумной, ибо и в «Объяснениях», и в позднейших изданиях «Следов…» он попытался с трех сторон прикрыть себя от критического обстрела.