Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Я кивнула. Слезы закапали сами, без моей воли, я опустилась на стул, схватилась за его спинку и отвернула лицо от Некр – ва. А он все ходил вокруг моего стула и приговаривал:

– Ничего, ничего, Дунюшка, как – нибудь, не впервой…

Трудно было понять, говорит ли он о слухах, распространяемых Огар – ым, или о ребенке, который вот – вот должен был появиться на свет.

Наконец, я поднялась со стула, лицо было мокрое, но глаза уже сухие.

– Успокойтесь. Главное, чтобы вы были здоровы. А я… а мне нужно идти распорядиться по хозяйству.

И я вышла.

8

Ваня родился совсем скоро, в панаев – ом имении Фарфоровый завод, что под Петербургом. Конечно же, мне хотелось оказаться подальше от петербургских кумушек. Пан – в все это время был со мной и ждал появления ребенка как своего. В этой тяжелой, болезненной для самолюбия ситуации вел он себя достойно. Малыш был крупный, неповоротливый, с нежно – желтыми, птичьими волосенками на головке. Ежеутренне и ежевечерне я посылала к Богу одну молитву: сохрани его, Господи! Но – не получилось.

Ребенок дожил до четырех месяцев – и умер, подхватив какую – то непонятную инфекцию. Я не хотела, чтобы Некр – в приезжал на похороны, но он приехал – сам еле живой, сипящий, еле двигающийся. С тоской взглянул на безжизненное тельце, на слипшиеся птичьи волосенки. Я прочитала его мысли: очередь за мной. Не услышала от него ни слова ласки или утешения. Весь он был закупоренный в броню своей болезни и близящегося, как он предполагал, конца. Мое состояние было не лучше. Единственный выход, приходивший мне в голову, – было срочно, без промедления уехать куда – нибудь за границу. И я уехала.

Перед моим отъездом у нас с Некр – ым произошла дикая ссора, после которой я начала жечь его письма прямо у него на глазах. И понимала, что это лишнее мучительство, и не могла себя остановить – такой мрак был на душе. Мне казалось, что вместе с этими письмами жгу я и нашу любовь, и все – все, что случилось за эти тяжелые, принесшие много муки и горести годы…

Нет, Некр – в не был повинен в смерти Ванечки, но в моем помутившемся сознании был он многократно виновен: и в том, что при родах должна я была скрываться от людей, и в том, что не был он со мною, когда я так нуждалась в поддержке, и в том, что из трусливого эгоизма отгородил он себя от меня и ребенка.

На дне сознания копошилась еще одна мысль: болезнь Некр – ва, диагноз которой недавно кофиденциально был ему сообщен, могла серьезно повлиять как на мое здоровье, так и на здоровье родившегося дитяти. В этом случае, смерть Ванечки была следствием невоздержанной жизни его отца. Но эту мысль я хранила под спудом и никогда своих обвинений не высказывала. «Болезнь горла» – так официально именовалось недомогание Некр – ва.

Я металась от одной страны к другой, от одного города к другому – Берлин, Вена, Берн, Рим, Париж… Не считая, тратила деньги, перед отъездом полученные от Пан – ва. Обедала в шикарных ресторанах, посещала театры и кафешантаны. Вокруг меня вились юркие молодые люди, видящие во мне красивую, еще не старую иностранку, которая не прочь поразвлечься. Меня мутило от одной мысли, что можно остаться наедине с подобным напомаженным и пахнущим парфюмерией субъектом.

Тянуло в парк, на скамейку, где сидели молодые мамы и няни и где на лужайках играли дети. Порой я так пристально смотрела на хорошеньких маленьких девочек – почему – то именно девочки меня притягивали, – что их нянюшки на меня косились и уводили своих подопечных подальше «от странной дамы».

В Париже я взяла извозчика и поехала «к Мари». Адрес я хорошо помнила. Дом стоял на том же месте. Я поднялась по старой, еще более запущенной, чем тогда, лестнице на третий этаж. Постояла возле двери. Из квартиры доносились звуки то ли деревенского рожка, то ли дудочки. Просунутая в медную рамку бумажка на двери гласила, что здесь проживает: Karol Bragel.

Внизу хлопнула дверь, кто – то поднимался по лестнице, и, мгновение поколебавшись, я позвонила. Дверь открыл юноша в потертой бархатной безрукавке, в руке он держал кларнет. Посмотрев на меня без удивления, он впустил меня внутрь и уже потом спросил по – французски с сильным славянским акцентом: «Вы по объявлению? Насчет уроков?». Пришлось объяснить, что я подруга женщины, которая жила здесь до него. Он заулыбался:

– Я ее знаю. Мадам Мари. Я поселился здесь, когда ее не стало. Я уезжал на родину… а когда вернулся, эта квартира уже сдавалась. Мне она подходила по цене… и… здесь осталась мебель…

Я посмотрела вокруг. Все было таким, как несколько лет назад, только более старым и истрепанным. Веселенькие обои ободрались и кое – где висели клочьями. Диван, на котором я когда – то ночевала, облезлый и ничем не покрытый, стоял посредине комнаты. Лучи солнца падали на пыльный буфет, в нем Мари держала бутылки с лафитом. Все вместе больше напоминало берлогу, чем жилище.

Я поблагодарила хозяина и хотела было удалиться. Он меня задержал:

– Подождите.

Сбегал в соседнюю комнату и что – то оттуда принес.

– Что это?

Он раскрыл ладонь. На ней лежало простое железное колечко с кованым узором по краям.