Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Наутро по его приезде мы, взяв извозчика, отправились с ним на луг возле виллы Боргезе – дело было ранней весной – собирать первые луговые цветы – фиалки и ландыши. На следующий день поехали по лавкам покупать подарки к католической Пасхе, и Некр – в истратил большие деньги на женские драгоценности и наряды, настояв, чтобы я купила сразу несколько брильянтовых украшений и платьев.

Я видела: этими тратами он как бы просит прощения за свой «побег». Здоровье Некр – ва заметно поправилось, настроение улучшилось, правда, припадки ипохондрии и ревнивых подозрений продолжали его мучить. Однажды во время своего очередного «помешательства» он сказал с гадкой улыбкой, доводившей меня до исступления:

– Уверен, что не успел я уехать, как ты мне изменила. Признайся.

Что – то во мне взыграло, и я ответила с вызовом:

– Вы правы, все было именно так: вы уехали – и я вам изменила.

А дальше последовала долгая и изнурительная ссора, закончившаяся новым и, как тогда казалось, уже окончательным разрывом.

* * *

Лживое это письмо я сожгла сразу по получении. Но осталось чувство, что оно написано не для меня, а для тех, кто в нем упоминался: Огар–ва и Герц–на, и гуляет где–то в предназначенных для них копиях. Письма, содержавшие запрещенные в печати имена «лондонских беглецов», обычно посылались через проверенных лиц и передавались из рук в руки. В этом случае письмо было отправлено по обычной почте, что наводило на размышления.

Сам его тон – обличительный, словно это не частная переписка, а журнальная статья, убеждал меня в одном: Некр – в хотел любыми способами оправдаться перед Огар – ым и его лучшим другом, указав им на главного виновника случившегося Что ж, женщинам не привыкать к тому, что они оказываются главными виновницами всех не самых славных дел, совершаемых мужчинами.

Удушливая атмосфера тьмы и ненависти в этот раз захлестнула Некр – ва, уведя его в сторону от мужского благородства и чувства справедливости, то есть от «любви и света», о которых писал еще Бел – й. Но я – то знаю, что не дешево далось ему это отравленное письмо!

С другой стороны, дело об огаревском наследстве тянулось так долго и обросло такими дополнительными подробностями – справками, обязательствами, закладными, выплаченными и невыплаченными долгами, – что Некр – в сам мог в нем запутаться. И это мне тоже понятно. Деньги имеют способность жить по своим – мистическим – законам и испаряться неведомо куда. Я слышала, что после смерти Некр – ва все были удивлены, не найдя тех огромных сумм, которые он накопил за свою жизнь. Деньги исчезли, испарились, растаяли – в соотвествии с мистическими законами их круговращения.

* * *

Так совпало, что самое тяжелое время жизни – моей и Журнала – пришлось на один год.

В 1862 – м был арестован Николай Гаврилович, издание Журнала было приостановлено; тогда же случилось еще одно событие, сделавшее этот год для меня непоправимо черным, – умер Пан – в.

Уже давно я замечала легшую на его лицо тень недовольства и даже озлобления.

Бывший всю жизнь человеком легким, компанейским, своим для всех и каждого, в последнее время он помрачнел, замкнулся, глядел исподлобья – эдаким хмурым волчонком. И главная вина за это лежала опять – таки на Некр – ве. Официально считаясь редактором Журнала, Пан – в не был таковым на самом деле. Все бразды правления были у его друга, он же был низведен до положения обычного сотрудника, получающего гонорар. Не раз я замечала, как грубо Некр – в отвечал на вопросы Пан – ва, как презрительно относился к его работе, как не выносил его слабостей.

Дружба эта распалась на моих глазах; спустя десять лет после совместного начала Журнала Пан – в стал для Некр – ва всего лишь ничтожным и опустившимся человеком. А уж начальственное мнение подхватывали прочие, и Пан – в не мог этого не видеть.

Несколько раз за последнее время Пан – в заговаривал со мной о совместном отъезде:

– Поедем – ка, Дуня, прочь из этого свинского Петербурга. Будем жить с тобою в деревне!

Понимая всю неосуществимость этой мечты, я однако соглашалась:

– Да, Жан, поедем, я готова.

У меня и в мыслях не было, что скоро он уедет – один – и в те края, откуда не возвращаются.

Я сидела в театре – вдруг стало мне нехорошо, сердце всколыхнулось – и я ни жива, ни мертва поехала домой. С Пан – ым в это время случился обморок, его уложили, он беспрестанно спрашивал обо мне. Увидев меня, он просиял и приподнялся на постели:

– Дуня, как я рад, что ты вернулась. Ты одна можешь мне помочь – увези меня отсюда!

Я просила его успокоиться, полежать до прихода врача, но он нетерпеливо махнул рукой:

– Я должен сказать. Прости меня, я во мно…

Тут голос его пресекся и дыхание замерло. Он скончался. Без памяти меня вынесли из комнаты. Последняя ниточка, связывающая меня с прошлым, оборвалась.

* * *

Жизнь моя на этом не прекратилась, но закончилась одна долгая ее глава.

Часто ночью я просыпаюсь от звуков: сначала слышитсямелодия деревенской дудочки или рожка, потом она замирает, и в тишине раздается страстный мужской шепот: