Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

– Да как сказать, сударь, может, и случилось. Никанор ваш мою Дуняшку, внучку то есть, облапил и хотел повалить, да она не далась и убежала. Поцарапала его малость. Вы ему, сударь, запретите в другой раз на девчонку бросаться, она у нас нервеная, горячая, может брату вашему глаз выцарапать или нос откусить. Девчонка, одно слово, бедовая. Да и я в другой раз ей подмогну, коли увижу.

Висяша почувствовал, что краснеет.

– Конечно, конечно, Куприян, какой разговор. Я Никанору строго прикажу, чтобы не глупил, не повесничал… – Он порылся в карманах. Нащупал за подкладкой гривенник. – Вот, Куприян, денежку возьми – и будь благонадежен. Не повторится это.

Старик взял монету, истово поклонился барину – глядя на него все с тем же лукавым простодушием, и вышел. А Висяша, весь красный, потный и взволнованный, направился к Никанору.

Застал его сидящим на кровати и внимательно разглядывающим лубочные картинки из «Московского листка». Прежде чем он захлопнул страницу, Висяша успел разглядеть голую дебелую девицу в подвязках, над которой склонился молодцеватый военный с аршинными усами. Подумал: вот чем занимается, олух, вместо русской грамматики да арифметики… Никанор, застигнутый врасплох, вскочил с кровати и вытянулся, словно перед начальником. Висяша прокашлялся. Он не знал, какой тон выбрать, боялся излишней резкостью напугать и без того испуганного брата.

– Здорово, Никанор, – голос был фальшивый и дрожал, – ко мне сейчас дворник приходил, Куприян…

Никанор молчал. Висяша продолжил:

– Он на тебя жаловался, что ты, Никанор, приставал к его внучке. Правда это?

Ни минуты Висяша не сомневался в том, что Куприян говорил правду, но слова выходили из него словно без его участия.

– Да она сама ко мне приставала, драться лезла, вон по носу вдарила. – Действительно нос у парня был разбит, кровь под ним запеклась.

– Не вдарила нужно говорить, Никанор, а ударила. Ты должен чисто выговаривать русские слова, если хочешь поступить в университет. Поди сейчас же умойся и возьми на полке примочку!

Никанор поспешно скрылся с глаз, а Висяша глубоко вздохнул, в общем – то довольный, что все кончилось мирно, он не повысил голоса на брата, а тот не зашмыгал носом и не начал тереть глаза кулаком, как уже бывало в сходных случаях. Куприян, впрочем, жаловался на непотребство Никанора в первый раз. Но и дурак бы понял, даже не видя шкодливого прыщавого юнца, что безделье и даровая кормежка не могут не пробудить в нем скрытых мужских инстинктов. А он, Висяша, разве свободен от этих инстинктов? Разве не внятна ему озабоченность Никанора? Он подумал, что еще совсем недавно ездил к «Никитским воротам», вспомнил и девку, своею могучей телесностью и бесстыдством напоминавшую красотку из «Московского листка». А симпатичная «гризетка» из модной лавки, с влажным маленьким ртом и хищными острыми зубками, к которой он ходит, когда заводятся деньги и когда душа просится из тела, а тело, в горячечном нетерпении, о душе забывает? Это как? Ведь последние рубли тратит на нее да на винцо для хозяйки этого вертепа, чьи работницы лишь для видимости заняты шитьем и глажкой… А у Никанора сапоги прохудились, да и самому уже стыдно на люди показаться в старой, чуть не истрепанной одежонке. А на вертеп тратится… Что сказать на это?

Года через два, когда он, Висяша, став сотрудником «Отечественных записок», переселился в Петербург, оставив Никанора в Москве на попечении двоюродного брата Дмитрия Петровича Иванова, он обиняками пытался того наставить насчет Никанора и его «инстинктов», мол, может, какая служанка найдется или молодуха по соседству… Было неприятно писать на эту тему в письме, но в Москву наведывался он редко – и только посылал из Питера деньги на Никанорово содержание семейству смиренного, душевно привязанного к нему Дмитрия, оставил которому не только тяжелую обузу в лице Никанора, но и вожделенное место преподавателя русского языка в Межевом институте.

Бог ты мой, сколько же денег уходило на парня! На одни только сапоги, которые снашивались, словно на этих подметках Никанор ежедневно пускался в присядку или бегал как угорелый по всей Москве. Так нет же, как миленький, сидел над учебниками. Брат Дмитрий строго, не в пример Висяше, организовал регулярное расписание для «кузена» – русской грамматикой и законом божьим занимался с ним сам, выкраивая время между уроками и заботой о все пребывающем семействе, остальные предметы проходили с «недорослем» московские друзья Висяши: Константин Аксаков – немецкий, Корш – математику и французский, даже нескладный нелепый Кетчер забегал вечерами, чтобы натаскать олуха по латыни. По отзывам Дмитрия, в орфографии делал Никанор некоторые успехи, это значило, что писать грамотно по – прежнему не умел, но хотя бы не оставлял на странице бесчисленных клякс. Что до остальных предметов, Висяша почему – то был уверен в полной неспособности туповатого ленивого парня, в свои двадцать не выказавшего ни малейшего желания самому определить свою судьбу, выучиться немецкому (его он и сам не знал), французскому и тем более латыни.