Читаем Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой полностью

Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Мари ничего не знала про главную в его жизни любовь – Сашеньку Бакунину. Когда – то, расставшись с нею, он накупил полную комнату цветов. Его нищий угол превратился в райский уголок, повсюду стояли горшки с нежными, тянущимися ввысь растениями. Цветы – а их в Прямухине, где обитала Сашенька, было несметно, – стали его слабостью, тайной страстью – цветы и птицы. Но как бедняку совместить свои «царские слабости» с необходимостью содержать семью и детей? К тому же, Мари не то чтобы не любила цветы, они ей доставляли такую же боль, как и записка от Панаевой. Она инстинктивно чувстовала «замещающую» природу его пристрастия к цветам… Бедная, бедная Мари!

* * *

– Виссари – о – он!

Он открыл глаза. В комнате с зашторенными окнами было темно. Мари, освещая себе дорогу лампой, подошла к изножью кровати, резкий колеблющийся свет выхватил из темноты бледное лицо, худую руку. Неужели уже вечер? Казалось, только что солнце било в окна. Сколько же он спал?

– Виссарион, я принесла тебе поесть – на кухне осталась твоя любимая гречневая каша.

Она передала ему тарелку, он принялся за еду.

– Ты так сладко спал, я не хотела тебя будить.

Он огляделся. Кадки с цветами в комнате не было. Сердце защемило от предчувствия.

– Мари, где гортензия?

– Мне показалось, что эти цветы с сильным запахом, они бы помешали тебе спать, мы с Агриппиной вынесли их в прихожую. Ты не возражаешь?

– Мари, – он старался говорить спокойно, – я бы хотел, чтобы они стояли здесь. Они не пахнут. И даже если бы пахли, этот запах мне не мешает…

В последних словах прорвалось раздражение, и Мари в ответ повысила голос:

– Виссарион, почему, что бы я ни сказала или ни сделала, все не по тебе? Чем ты все время недоволен? Казалось бы, мог бы меня пожалеть хотя бы сегодня. Ты ведь знаешь, я получила известие о мадам Шарпьо, о чудной, великодушной мадам Шарпьо, устроившей наше с тобой счастье…

Мари присела на кровать, поставила лампу на пол, он не мог разглядеть ее лица, но знал, что по нему текут слезы, она всхлипывала.

– Я никогда тебе не рассказывала, но ведь именно мадам Шарпьо уговорила меня ехать к тебе венчаться. Я пришла к ней советоваться и была уверена, что она станет меня отговаривать, как отговаривал дядя, как отговаривали все вокруг… А она… она сказала: «Мари, поезжайте к своему жениху. Пойдите навстречу своей судьбе. Однажды, будучи юной девушкой, в Париже, я встретила мужчину своей жизни, у него были два недостатка: он был женат и был русским. Он позвал меня с собой, и я ни секунды не колебалась, хотя боялась холода и медведей. Вы спросите меня, Мари, жалею ли я о своем решении. И я скажу: нет, хотя этот человек так на мне и не женился. Жизнь моя прошла далеко от родины и от близких. Но я не уклонилась от своей судьбы. Если хотите знать мое мнение, ехать ли вам в Петербург, – я скажу: ехать».

И я поехала, Виссарион, и вот уже пятый год мы с тобою счастливы.

Висяша приподнялся на постели, в темноте нащупал мокрое лицо Мари и ладонью стал утирать ее слезы.

* * *

Ночью его мучило сновидение: маленькая Олечка вытаскивала из кучки картинки и выкликала: это Авдотья, а это Сашенька, а это мадам Шарпьо. Прибегал веселый Моншерка, стряхивал картинки с дивана, и они одна за другой улетали в небо… А там, в золотой лазури, их ловил сидящий на уютном облаке доктор Тильман.

Во сне ему нестерпимо захотелось улететь туда, куда звал доктор, в свет и тепло. Но было темно и холодно, и от этого несовпадения сердце теснила горечь и слезы лились из глаз.

Под утро ему показалось, что какая – то тень в длинном балахоне пробежала мимо, шепнула что – то вроде: Виссарион, я не все рубашки сдала, одну оставила, вы ведь обязательно выздоровеете, – и растворилась в воздухе, словно и не бывала.

А утром, когда он открыл глаза, взгляд его упал на прекрасный царственный куст – тот снова стоял в его комнате.

Мари, – подумал он, – Мари…