Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Он снова закрыл глаза, свояченица, передернув плечом, отошла от кровати.

* * *

И опять он начал вспоминать, разматывая клубочек своей горестной и трудной любви. И снова Мишель Бакунин зашагал по дороге по направлению к нему, и фалды его фрака развевались на остром весеннем ветру. Подумалось: Мишель похож на дьявола в этом черном одеянии, с двумя хвостами сзади.

Мишель отчасти и был дьяволом. Сухой рационалист, совершенно чуждый того, что он, Висяша, называл «москводушием» – а именно: чувствительного сердца, склонного к идеальному. Как раз с идеальным вел Мишель непримиримую борьбу, опираясь во всех своих действиях не на чувство, а на разум. Дерзкий и своевольный, легко мог походя обидеть, сам того не замечая, – ибо занят был исключительно собой – и миром. Миром и человечеством, для которых желал абсолютной свободы и абсолютного освобождения. Отдельный человек интересовал его меньше.

Громадного роста, сильный, в хорошие минуты – певун и душа общества, был он, еще и незаменимым конфидентом и другом, с которым можно было говорить о «них», о «ней». Висяша пользовался этой возможностью, по – глупому исповедовался, выговаривал душу перед едким, легко обходящимся без женской любви Мишелем. Исповедовался, пока однажды еще один ближайший друг, Вася Боткин, неожиданно ставший соперником, не передал ему слова Мишеля: «Висяша любит Александру, а она его нет…».

Но до этого было далеко, между первой встречей и этими безнадежными словами лежало пространство спрессованного времени, в каждой точке которого Висяшино сердце переворачивалось и дрожало от сладкой боли: Сашенька…

* * *

Дьявол Мишель внезапно остановился и, незаметным образом, в мгновение ока, обернулся капельмейстером; тросточка в его руке сделалась дирижерской палочкой. Отвернувшись от Висяши и встав лицом к публике, он раскланялся и объявил номер. Висяша слов не услышал и не понял, что будут исполнять. Место он узнал – это была круглая гостиная в прямухинской усадьбе, где часто устраивались концерты. Присмотревшись, он увидел «стариков» Бакуниных, сидевших в креслах прямо против рояля. Седовласый Александр Михайлович щурился подслеповато, тогда он еще не окончательно ослеп, это случилось с ним позднее; а Варвара Александровна в красивой кружевной наколке на пышных полуседых волосах пристроилась вплотную к роялю, чтобы помочь переворачивать ноты пианистке, дочери Варваре, полной своей тезке. Муж младшей Варвары Александровны, Николай Дьяков, тучный добродушный помещик, придерживал медвежьей лапищей хлипкую ладошку сына Саши, норовившего ускользнуть из гостиной, от надоевших взрослых. Среди публики Висяша разглядел статную высокую фигуру Николая Станкевича, жениха старшей дочери Бакуниных Любеньки; он стоял возле стены, держась рукою за спинку стула, с серьезным и вместе выжидательным выражением лица.

По присутствию Станкевича Висяша понял, что это 1836 год, год его первого посещения Прямухина, в следующем Николай отбудет в Европу, с тем чтобы учиться немецкой философии и брать уроки общественной и гражданской жизни.

Висяше ужасно хотелось поговорить с другом. Когда еще, если не сейчас? Давно уже Николай живет только в Висяшином сознании, в памяти, в разговорах с друзьями – умер на чужбине в 27 лет от злой чахотки, не осуществив ничего из предназначенного. Висяша открыл было рот, чтобы поприветствовать Станкевича, как вдруг публика зашевелилась и зааплодировала. Перед гостями одна за другой явились три грации, Любенька, Татьяна и Александра. Варвара Дьякова села к роялю. Музыка полилась. Это был какой – то немецкий «лидер», разложенный на голоса. Слов Висяша не понимал, в музыку не вслушивался, – просто пребывал в состоянии блаженства.

Он смотрел на сестер Бакуниных и привычно думал, что не может грешная земля породить такое чудо, такое совершенство, такую гармонию. Все три певуньи были и похожи, и непохожи. Любенька – старшая – в зените величавой красоты, темноглазая и темнобровая, словно итальянка (вспомнилось, что старик Бакунин много лет жил и учился в Италии!), средняя Татьяна – будто явилась из пушкинского романа, такая же мечтательница, любительница чтения, привлекательная при всей своей бледности и худобе, и наконец, младшая – Сашенька. Собственно, только на нее он и смотрел, наблюдая за ее подвижным, небесной прелести лицом, вычленяя ее звонкий высокий голосок из голосов сестер.

Пение оборвалось, и Мишель Бакунин занял место у фортепьяно, вокруг столпилась прямухинская молодежь, слышался смех, сыпались шутки. Мишель наигрывал и вполголоса напевал то политически острые, то соленые юнкерские куплеты – вперемешку. Мужская молодежь хохотала и подтягивала. Варвара Александровна– старшая, привстав с кресла, шутливо грозила сыну пальцем, старик Бакунин осудительно качал головой и, кряхтя, закуривал трубку, сестры, смеясь, шептались и переглядывались. Слуга в белых перчатках обносил гостей шампанским. О, как хорошо было Висяше в тот первый его приезд, когда он ощупью осваивал новый для него мир!

* * *