Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Собственно, так оно и было в тот его приезд в Торжок, в именье младшего Сашенькиного брата Николая Бакунина, необыкновенно на нее похожего, недавно женившегося. В застекленной светлой галерее, по углам которой располагались кадки с экзотическими вьющимися растениями, стоял стол для игры в китайский бильярд. Они с Сашенькой провели за ним все утро, играя, разговаривая и дурачась. Простая незамысловатая игра превратила обоих в детей. Играли не на деньги, а «понарошку».

Оба, вооружившись длинными палками, гоняли шарик вниз и вверх по пространству стола. Каждое попадание шарика в ямку приносило сто очков. Висяше везло – он выигрывал, счет рос. В то утро он выиграл у Сашеньки целых шесть тысяч. Раскрасневшаяся Сашенька в духе их продолжавшейся игры посетовала, что нет у нее сейчас таких денег, чтобы расплатиться. Висяша – и откуда только взялась смелость? – сказал, что в одной читанной им сказке принцесса расплатилась за свой долг всего одним поцелуем.

В этом месте Сашенька, – а было ей уже не двадцать, а двадцать шесть лет, – ужасно покраснела. Висяша, и сам смутившийся, быстро продолжил: «Но я, Александра Александровна, такой награды от вас не прошу, я даже готов вовсе отказаться от причитающихся мне денег».

– Зачем же, Виссарион Григорьевич, – Сашенька снова была весела и глядела с улыбкой, хотя и слегка отстраненно, – зачем же отказываться? Я заплачу вам не шесть тысяч, а шесть миллионов… но не сейчас. Хотите расписку? И она вынула из своего ридикюля письменный прибор, листок бумаги и быстренько своим изящным почерком, бисерными буковками написала расписку. Написавши, подала Висяше, а тот принял ее с поклоном и даже как настоящий кавалер поцеловал Сашеньке ручку.

– Можете прийти за долгом, когда захотите, – проговорила принцесса, – шесть миллионов за мной!»

Нет, никогда не придет лекарский сын за своими миллионами, спи спокойно, милая принцесса!

Висяша глубоко вздохнул и погрузился в легкий и ровный сон, уже без сновидений.

Сновидение четвертое. Свобода

В то утро он встал с ощущением счастья. Почувствовал, что болезнь отступила, что сегодня он здоров, что может подняться и пройтись по комнате. Окна были зашторены, он раздвинул занавески и впустил в комнату еще робкие утренние лучи, растворил окно – в грудь ударил ветер, несущий запах свежей земли и травы, – и постоял так несколько минут, не прячась от упругой холодной струи, вдыхая живительный весенний воздух. Закашлялся – и опасливо косясь на дверь, быстро затворил окно. Обычно с утра к нему приходила Мари, но сегодня ее не было, и он пошел к ней сам. Она лежала в постели, бледная, неприбранная, со вчерашнего дня ей нездоровилось.

– Мари, давай позовем доктора Тильмана, говорят, что он хороший диагностик.

Мари смотрела строго, потом вдруг улыбнулась:

– Свой диагноз, Виссарион, я поставила себе сама, он не такой страшный, как ты думаешь. Она приподнялась на постели и тихо, одними губами, прошептала: «Я беременна».

В своем сегодняшнем счастливом настроении он принял эту весть как благую, как дополнительное подтверждение того, что он должен и будет жить. Он издал радостное восклицание, поцеловал Мари в бледную щеку и отправился за чаем для нее в темную чадную кухню, где уже колдовала рыхлая Пелагея, собирательница новостей, вечно чем – то озабоченная. Вот и в этот раз, пока он ждал самовара – тот все не вскипал, – она успела ему рассказать очередную «новость».

– Дворник – от, Николай, говорит, что по квартерам цыганки ходют, одна, говорит, с дитем, кто не прочь, тем про судьбу гадают. За три, говорит, копейки все тебе скажут, что было и что будет.

Пелагея оторвалась от плиты, повернулась всем туловищем к Висяше.

– И вот я думаю, Сарион Григорьевич, может, попросить цыганку погадать на мово Капитона (Капитоном звали ее сына), ведь от уже пятый годочек, как ушел из дому и пропал, – то ли в солдаты подался, то ли в тюрьме сидит по пьяному делу, то ли лиходей какой его прирезал, – она перекрестилась. – Бог весть, что за жеребий ему выпал, кровиночке, забулдыжной головушке… Что вы мне, Сарион Григорьевич, посоветоваете?

– Не знаю, Пелагеюшка, что тебе посоветовать. Сколько, говоришь, цыганка за гаданье берет? Три копейки? Ну вот и цена ему такая же, три копейки. Не верю я этим гаданьям.

Самовар вскипел, он налил кипяток в чашку, добавил заварки из заварочного чайника, плеснул из крынки молока и понес в комнату Мари. По дороге вспомнил про одно гаданье, которому и верил, и не верил… Когда восемнадцатилетний недоучившийся гимназист, взятый из милости в кибитку дальних чембарских родственников, Висяша ехал поступать в Московский университет, позади них ехала цыганка. Уже немолодая, ликом суровая, вся в звонких монистах. Она вызвалась погадать Висяше. Гаданье ее он помнит до сих пор: «Люди почитают и уважают тебя за разум. Ты едешь получить – и получишь, хотя и сверх чаяния».