Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Многажды он читал и слышал, как великие люди в начале жизни получали «знак», говорящий об их грядущем величии. Пример из латинской хрестоматии: зацветшая сухая ветка при рождении будущего римского императора Веспасиана…

Предсказанье цыганки и было таким «знаком».

И то сказать, когда Висяша ехал в Москву, честолюбивые помыслы, мечты о великой и славной будущности роились в его голове. С годами надежд на великую будущность поубавилось, хотя дело которым он занялся, – литературная критика, – было прямым его делом, в нем он мог бы полностью осуществиться. Мешали бедность и болезнь. Чтобы как – то прокормиться, должен был не щадя себя писать, писать и писать, так что немела рука и перед глазами плыли круги. Эксплуататор редактор (сколько раз недобрым словом поминал он безжалостного Краевского!) требовал от своего «крепостного» непосильной и срочной работы, включавшей обзор всей текущей литературы, вплоть до немецких букварей и итальянской грамматики… Но более всего мешало ему отсутствие свободы, в журнале он не мог прямо, без обиняков, говорить о самом главном, волновавшем и мучившем не только его – лучших людей общества, – ждущих от него, «своего критика», слова правды. Рожденный с темпераментом тигра, вынужден был мурлыкать кошкой, боец – гладиатор, сдерживал себя, задыхаясь от невозможности высказаться до конца.

Мари спала. Он оставил чашку чаю подле кровати и на цыпочках вышел. Какая однако радость – у них с Мари будет еще одно дитя, возможно, сын. В Олечке он не чаял души, но умерший год назад крохотный Володя будто унес с собой и его собственную жизнь. Если будет сын, он возродится, у него появится новый смысл в этой жизни. Хотя, если подумать, как тяжело вырастить даже одно дитя, сколько болезней, разнообразных преград нужно преодолеть, чтобы ребенок не умер, укрепился, получил образование… и не будет ли труд напрасен, если дитятко вырастет в результате этаким бессловесным Акакием Акакиевичем, или пустышкой вроде Хлестакова, или самодовольным поручиком Пироговым? На что, для чего человек рождается? И для каких целей в его груди силы прямо – таки необъятные, как у лермонтовского Печорина, как у того же Миши Лермонтова, младшего современника, уже семь лет спящего в могиле? отчего, почему нельзя осуществить свое поприще на родине?

Одевшись, он вышел во двор, отвязал Моншерку и сделал с ним несколько кругов вдоль забора, по пробивающейся травке, ко взаимному удовольствию. Моншерка махал хвостом, был радостно возбужден и по – собачьи улыбался. Потом из дому вышли Агриппина с Олечкой, и он подхватил Олечку на руки и закружил. Правда, после долго приходил в себя и налаживал дыхание.

Подозвал дворника и вместе с ним вынес из дому зеленое чудище —диван – под деревья. В этот раз не лежал на нем, а сидел; вокруг дивана, будто ошалелые, носились Олечка с Моншеркой, а Агриппина, то и дело поднимая голову от вышиванья, – она пристроилась с работой напротив дивана, – грозно окликала то собаку, то ребенка:

– Моншерка, паршивец, ты у меня доиграешься!

– Оля, я кому сказала, довольно бегать!

Ни собака, ни ребенок ее не слушались. Кончилось все тем, что Олечка упала и разодрала себе коленку. Агриппина подхватила плачущую девочку, дав ей предварительно несколько шлепков, и потащила в дом. А он до самого обеда оставался на улице.

Он сидел на диване, подставив лицо солнцу, когда к нему приблизился незнакомый военный, судя по форме, генерал. За генералом, в небольшом от него отдалении, следовал солдат, несший портфель. Сердце в нем замерло; хотя он и ждал, что за ним придут, «приход» застал его врасплох. Почему сегодня, в так счастливо начавшийся день? – мелькнуло в голове. И еще он подумал: как хорошо, что Мари и Олечки нет сейчас рядом.

Генерал остановился в двух шагах от дивана, сидящий на нем остался сидеть и даже не приподнялся.

– Имею честь говорить с Виссарионом Григорьевичем Белинским? – Лицо и вся фигура военного были знакомы, то ли он уже его видел, то ли встречал кого – то похожего. – Позвольте представиться, – генерал приложил пальцы к козырьку, – Анненков Иван Васильевич, флигель – адьютант его Императорского величества.

Теперь легко было догадаться, кого тот напоминал. Был он как две капли воды похож на милого человека, Павла Васильевича Анненкова, трогательно опекавшего Висяшу в прошлогодней поездке на силезские воды. Павел Анненков сейчас в Париже, ему, с помощью Мари, было уже написано несколько писем.

Не дождавшись ответа, генерал продолжил:

– Зная, что вы больны, решил я, не адресуясь к услугам посыльного, заехать к вам сам, по дороге в Главный штаб. Брат мой, Павел Васильевич, просил передать вам письмо из Парижа, да к тому же, скажу прямо, хотелось мне на вас взглянуть, потому как много наслышан…