День милосердия

Они стояли на коленях, вплотную друг к другу. Лешка сжимал ее изо всех сил, искал губами ее рот. Она крутила головой, тихо смеялась.

Вдруг вся она ответно напружинилась, глубоко и часто задышала и сама — жадно и торопливо — впилась в Лешкины губы.

Далеко, словно где-то в ином мире, затарахтел трактор. Гул мотора сначала нарастал, потом стал слабеть — удаляться. Валька с трудом оторвалась от Лешки, перевела дыхание.

— Первый раз в жизни целуюсь на коленях, — сказала она смеясь.

— Я тоже, — хрипло прошептал Лешка.

— Ты не умеешь целоваться.

— Я быстро научусь…

Заскрипела, хлопнула наружная дверь, за стеной раздались шаркающие шаги.

— Валюха, — донесся хриплый голос Митрича. — Ты где там?

— Здесь я, — откликнулась Валька.

Митрич толкнулся в дверь.

— А че заперлась?

— Новенького учу, — она прыснула, прижалась к Лешке.

— Ну-ну, я, слышь-ко, прилягу, спину сводит, три пишем — два в уме. — Вздыхая и кряхтя, он ушаркал к своей лежанке.

Валька ткнулась лбом в Лешкину щеку.

— Господи! Как он мне надоел.

— Давай я поменяюсь с ним вагончиками, — предложил Лешка.

— Ишь ты какой быстрый. — Она оттолкнула его от себя. — Хватит баловать в рабочее время. Давай-ка заряжай кассету…

С заряженной кассетой они вышли из вагончика. Лешка захватил по пути спрятанный в яме свинцовый контейнер, похожий на двухпудовку, только потяжелее, с острыми ножками-упорами и никелированной рукояткой на боку.

— Не вздумай поворачивать рукоятку, — строго предупредила Валька, — а то шевелюра вылезет.

— Вся?

— Начисто. Будешь как Родион Фадеевич.

— А он что, поворачивал рукоятку?

— Не знаю, что он поворачивал, но тебе не советую походить на него. — Она рассмеялась. — Я лысых не перевариваю.

Они подошли к сваренным Лешкой трубам. Валька катнула их ногой, остановила в таком положении, что шов оказался на земле. Лешка приподнял за край. Валька ловко подсунула под шов кассету, прижала бандажиком.

— Ставь контейнер. Не на стык — рядом. Вот так. Поверни рукоятку.

— А шевелюра? — закричал Лешка.

— В таком положении не страшно, излучение пойдет в землю. Давай!

Лешка повернул рукоятку, Валька отсчитала про себя несколько секунд.

— Закрывай! Бери контейнер да пошли проявлять пленку.

Они снова закрылись в лаборатории, проявляли пленку, хихикали и целовались. Когда закрепленная пленка подсохла, Валька включила экран, заговорила серьезным тоном:

— Вот видишь, темные пятна и крапинки, — показывала она на изображение шва. — Это непровары и шлаковые включения. А эта полоска — трещина. Спешил, значит. Самый страшный дефект. Проходит месяц, два, год. Труба «дышит»: то расширяется летом, то сжимается зимой. Трещина превращается в дыру. Начинается утечка газа. Представляешь, газ месяцами расползается по низинам, заполняет лес, висит удушливой пеленой. И вдруг — бац! — молния или случайная спичка. Вся эта махина взрывается, горит лес, гибнут люди. Города и заводы остаются без газа. А теперь смотри шов Мосина.

Она пошарила в столе, вытащила глянцево-черную пленку.

— Хотя бы эта.

Лешка ахнул. На сером фоне металла тянулась красивая с волнистыми краями однородно-темная полоска. Как он ни всматривался, никаких крапинок не обнаружил.

— Ну, что скажешь, сварщик? — насмешливо спросила Валька.

— Колоссально!

— Мосин очень добросовестный сварщик. Он тебе хоть кверху ногами сварит.

— Странный человек.

— Ну, знаешь ли, одно дело Мосин как человек, другое — как работник. Он пятнадцать лет варил на разных стройках.

— Я не об этом, — загорячился Лешка. — По-моему, какой человек, такой и работник. Мне кажется, что он просто притворяется хорошим работником.

— А ты, оказывается, злопамятный мальчишка. Надо от тебя подальше, — она в шутку отодвинулась от него вместе с табуреткой. Он обиженно поджал губы, нахохлился.

— Это он злопамятный. Кто-то когда-то обидел — до самой смерти будет вымещать на других.

— Эх ты, — она придвинулась вплотную к нему, приткнулась плечом к плечу. — Вот ты наверняка считаешь себя хорошим человеком, а работник из тебя какой?

— Пока никакой, потому что только начинаю. Важно быть человеком, ремесло — дело наживное.

— А ты уверен, что сохранишь в себе человека, наживая ремесло?

— Я? Уверен! Люди в основном из-за страха превращаются в подлецов, а я ничего не боюсь.

Щелкнул тумблер. Валька выключила экран. Лешка вздрогнул. Валька тихо засмеялась.

После первого «урока» Лешка вернулся в свой вагончик как очумелый. Лицо пылало, губы распухли и казались чужими.

Он с трудом забрался на полку, попробовал было читать, но строки расплывались перед глазами, мысли путались.

«Хорош, нечего сказать, — думал он. — Два курса за год. Ишь, чего выдумал — балбес! Этак ты две строчки не осилишь…»

Снилось ему заседание школьного комитета комсомола.

В тесной клетушке, бывшей кубовой, набилось полно народу, какие-то незнакомые ребята с мутными опухшими лицами, с глазами, как прорези для монет. Но самое странное: на секретарском месте не он, Лешка, а Витька и Толька, двоечники, сидят, примостившись на одном стуле и в одном на двоих пиджаке.