День милосердия

— Вальке, то есть начальнице моей.

Павел Сергеевич внимательно посмотрел ему в глаза, Лешка выдержал взгляд.

Возле «газика» они простились.

Чугреев завел мотор. Переваливаясь на кочках, «газик» покатил на просеку. Навстречу полз нагруженный трубами «МАЗ».

Разгорелся жаркий, звонкий день. На поляне лязгал и ревел трубоукладчик, тарахтел САК, грохотали кувалды. Два «МАЗа» подвозили трубы. Один завозил трубы вперед по ходу монтажа, туда, где урчал трубоукладчик Родиона Фадеевича. Такелажил там рыжий Николай — раскладывал трубы вдоль траншеи на заготовленные бревна-лежаки. Второй «МАЗ» разворачивался на поляне. Разгружал его сам Чугреев. Такелажил при нем Яков. Едва «МАЗ» останавливался, он запрыгивал на прицеп, взбирался на трубы, балансируя, ловил стропы с крюками, цеплял один крюк за конец трубы, со вторым перебегал к кабине. В это время Чугреев подавал трубоукладчик вперед. Яков цеплял второй крюк и — вира помалу! Труба дергалась, плыла вверх. Яков делал с трубы сальто, мчался к лежакам. Главное теперь точно состыковать две трубы, чтобы Гошка мог с ходу приложиться газовой горелкой — прихватить в трех точках. «Майна помалу! На себя! Влево! Чуть-чуть! Еще чуть-чуть!» Яков как дирижер; правой помахивает «вира-майна», левой трусит «вперед-назад». Чугреев слился с машиной. Глаза на Якове, руки — рычаги, ноги — педали. «Майна до отказа!» Большой палец вверх — зазор на ять? Пока Гошка прилип к стыку, передышка. Труба висит на одном крюке. Чугреев закурил, из кабины пополз синий дымок. Стык прихвачен — Яков отцепил крюк. Чугреев подъехал к «МАЗу», и все началось сначала.

Шофер, стоявший на подножке, следил за работой, разинув рот.

После каждой разгрузки Яков хватал кувалду, выправлял кромки труб. Лешка тоже пытался выправлять, но никак не мог соразмерить силу удара с величиной неровности. То бил так, что получались лишние вмятины, за которые сыпались от Гошки матерки, то слишком слабо — кувалда отскакивала как резиновая.

Все работали на Мосина. Разгрузка, стыковка, прихватка — вся эта звонкая прелюдия нужна была для быстрого и четкого исполнения главной «партии» — сварки стыков.

Мосин был тут как солист в оркестре. Варил он быстро, с какой-то даже злостью, с жадной поспешностью набрасываясь на каждый новый стык. Варил как автомат — без отдыха, без перекуров. Лишь изредка, откинув щиток, торопливо глотал из алюминиевой кружки холодный квас, смахивал рукавицей пот со лба и снова припадал к стыку.

Лешка был на «подхвате»: то зачищал кромки труб, то помогал Гошке и Якову центровать стыки, то ворочал ломом, то подтаскивал Мосину электроды. Работы хватало.

Перед обедом на поляну приплелся Митрич в куртке-спецовке, при очках, трезвый и серьезный. Кряхтя и держась за поясницу, он обошел сваренные стыки, словно обнюхал, выбрал один. Постучал по шву молоточком, сбил окалину, затем приложил блестящий стальной шаблон — так и этак. Покрутил носом, замерил в другом месте, удовлетворенный уплелся под навес. Зинка уже расставляла миски.

Обедали молча и торопливо. Мосин ел, склонившись над миской, глядя на тот стык, который не успел закончить. Щи текли двумя струйками по его подбородку, капали обратно в миску.

После первого Зинка выставила по кружке молока и кастрюлю с гречневой кашей, кто сколько хочет.

Лешка ковырнул пару ложек — отвалился.

— Видно, кто как работал, — усмехнулся Чугреев.

— Я еще не разошелся, — сконфузился Лешка.

— Молодой — научится, — изрек Яков.

— Этот молодой пару кромок мне седни запортачил, — беззлобно сказал Гошка. Тонкое продубленное лицо его презрительно сморщилось. — Мне такая кувалда ни к чему.

Чугреев подмигнул Лешке:

— Видал как? Рабочий класс режет в глаз.

— А че с ним чикаться? С таким помощником не то что к пятому декабрю, к маю не кончишь, — равнодушно сказал Гошка.

— Учить надо, — сказал Чугреев.

— А что мы за это будем иметь? — спросил рыжий Николай.

— Бледный вид и тонкую шею, — ответил Гошка.

Яков потянулся к Лешке:

— Дядю Аркашу помнишь? Все они такие, — кивнул он на Гошку.

— Какие «такие»? — с угрозой спросил Гошка, задержав ложку перед ртом.

— Меркантильные, — невозмутимо пояснил Яков.

Зло поглядывая на Якова, Гошка проглотил кашу. Его разбирало любопытство узнать, что значит «меркантильные», но, видно, постеснялся.

— Не слушай этого трепача, Алексей, — сердито сказал Чугреев. — Все, что неясно, подходи, спрашивай — покажут и расскажут. А ты, Яков, — он постучал пальцами по столу, — брось эти свои надменные фокусы. Тебя научили здесь работать, а кто-нибудь взял с тебя хоть копейку?

— Да я же пошутил, Михаил Иванович! — неискренне воскликнул Яков.

— Вот предупреждаю: сейчас время горячее, цацкаться с тобой не буду. Возьму ремень да и отхлещу как следует.

С трудом глотая кашу, Яков криво улыбался.

Рыжий Николай облизнул ложку, похлопал себя по животу.

— Зинка! Дай-ка барабанные палочки, отбой сыграю.

— Чего тебе? — сунулась к нему Зинка.

— Отставить! Шутить изволили, — загоготал он. — Эх, мать моя мамаша гречневая каша, люблю обед и мертвый час.