День милосердия

— Вы хорошо сделали, товарищ Ерошев, что пришли вчера. Нам нужна объективная и точная информация. Зачем обманывать самих себя? — сказал он, метнув на Каллистова быстрый взгляд. — Это первый вопрос, который, я надеюсь, вам, — кивок Павлу Сергеевичу, — предельно ясен.

— Да, да, — пробормотал Павел Сергеевич.

— Второй вопрос касается фактического выполнения графика монтажа газопровода, — говоря это, он одновременно двумя пальцами перебирал бумаги в раскрытой папке и точно к окончанию фразы извлек листок с графиком монтажа. — Это ваша подпись?

Павел Сергеевич привстал, вгляделся, хотя и так знал, что никакого подвоха быть не может.

— Да, моя.

— Подписывали — чтобы подписать или чтобы выполнять?

— Чтобы выполнять, конечно.

— Демагогию тут разводить нечего, — Кондратий Лукич мягко положил на график обе ладони. — Вы человек взрослый, ответственный. Поставили свою подпись, извольте выполнять.

Он встал, прямой, высокий, неторопливо прошел по цветным клеткам линолеума к большому сейфу в углу между окном и широким застекленным книжным шкафом с бордовыми томами Ленина, открыл и, взяв какой-то листок, вернулся не спеша к столу.

— Что касается ваших затруднений, товарищ Ерошев, — он приподнял двумя руками листок, который только что достал из сейфа, — то, надеюсь, вы разберетесь вместе. Федор Захарович вас выручит. Не так ли, Федор Захарович?

Впервые за время разговора Каллистов поднял глаза от пола и, приняв из рук Кондратия Лукича «записку» Павла Сергеевича, едва заметно кивнул:

— Да.

Кондратий Лукич поднялся из-за стола, пожал обоим руки:

— Не смею вас задерживать. Желаю успехов.

Когда вышли в коридор, Каллистов, скрипя зубами, сложил вчетверо «записку», сунул к себе в папку. Павел Сергеевич шел рядом и, тупо глядя перед собой, боролся с приступами головокружения. Молча спустились в вестибюль.

На улице, возле машины, Каллистов задержался, положил руку на плечо Павлу Сергеевичу.

— Вот что, Павел, — сказал он неожиданно мягко, — ты порядочный человек, я тебя уважаю, но, поверь, ничем не могу помочь. Меня самого так, брат, зажало… Выкручивайся как-нибудь. Срывай остальные работы, брось все силы на трассу.

— Да что бросать?! Последние трубоукладчики отправил на трассу. Все сварщики на базе да у Чугреева. Плотники да землекопы остались.

Каллистов вздохнул, развел руками.

— Придумай что-нибудь. — Он стиснул руку Павла Сергеевича, прищурил глаз, словно прицелился, тряхнул головой. — Не хочу вилять перед тобой, скажу прямо: завалишь график — на меня не надейся, при всем желании не могу.

В конце дня состоялось заседание месткома. Как Павел Сергеевич ни старался, чтобы Чугрееву выделили квартиру, ничего не получилось. Пришлось покривить душой и взять квартиру в фонд дирекции, якобы для приглашенного со стороны специалиста. Вопрос был решен, дальнейшая дележка его не интересовала. Вспомнив, что жена просила денег, он зашел в бухгалтерию, оформил компенсацию за отпуск, добавил к ней аванс на сентябрь.

Уставший, измочаленный за день, решил пройтись по набережной. Крюк немалый, но — черт его дери! — нервы успокоятся.

Широкая и быстрая река шуршала и поплескивала за бетонным парапетом, у берега прозрачная, зеленоватая, а дальше, на разливе — в маслянистых полосах заката. На той стороне реки, как остов искореженного догорающего корабля, чернела стройка Каллистова: торчащие трубы, стрелы кранов, ребристые каркасы зданий, тонкие, как иглы, колонны.

Глядя на зловещий закат, на резкие изломы черных линий стройки, он с грустью думал: «Да, видно, подползла пора щелкнуть костяшками, подбить „сальдо-бульдо“». В сорок два года признать, что жизнь доехала до макушки и покатилась под горку. Да, теперь уж можно оценить себя без честолюбивых галлюцинаций юности.

И вспомнился ему отец — плотный, зубастый, гладковыбритый, с орденом Красного Знамени на вышитой косоворотке. Участник гражданской войны, коммунист, он занимал в те годы большие посты. С утра заседал в различных «комах», вечерами читал лекции на рабфаке, по ночам трудился над книгой. С сыном виделся мельком — за обедом да во время бритья.

В 1935 году Павел окончил среднюю школу. Перед ним встал извечный вопрос: «кем быть?»

— Мне нравится астрономия, — сказал он нерешительно.

Отец намыливал сизый подбородок, засмеялся:

— Когда-то я мечтал стать акробатом, артистом, наездником, поэтом. А кем я стал?

— Строителем.

— А почему?

— Не знаю.

— Да потому, что строители теперь нужнее всех акробатов и поэтов, вместе взятых. Как можно строить социализм без строителей?

— Но мне очень нравится астрономия.