День милосердия

Жизнь Павла Сергеевича резко делилась на две части: работа — нервная, грязная, изматывающая, и дом — ласковая жена, сын, тепло, спокойствие, радость. И как бы ни было тяжело на работе, он никогда не вносил эту тяжесть в дом, сбрасывал у порога, а дома был бодрым, веселым, щедрым на выдумки: то устроит с Лешкой кукольный театр — Клава хохочет до слез; то потащит всех в поход — искать золото и алмазы; то вдруг весь вечер читает стихи Лермонтова или сочиняет незатейливые сказки. Лешка слушает, разинув рот…

Нынче было особенно тяжело. Прижавшись лбом к холодной двери, он стоял, как больной, покачиваясь, не в силах поднять руки, чтобы вставить в замок ключ и повернуть. Внизу, в подъезде, раздались голоса, он встряхнулся, поправил пенсне, открыл дверь.

Из комнаты торопливо вышла Клава. Всю неделю она была холодна, держалась отчужденно, спала в Лешкиной комнате. Павел Сергеевич сразу заметил, что сегодня наступило потепление: глаза смотрели мягко, по-родному, чуть виновато. «Слава богу, — подумал он облегченно. — Хоть дома наладится».

— От Лешеньки письмо, — улыбаясь, сказала она. — У него все хорошо. Кушать будешь? Я твои голубцы сделала.

— О! Сегодня у нас двойной праздник. — Клава знала, что голубцы его любимое кушанье. Он притянул ее, погладил по щеке. — Даже тройной. Да?

Она засмеялась, похлопала ладошками по его груди.

— Читай письмо.

Он вошел в столовую, самую большую из трех комнат, в которой, кроме круглого стола на точеных, как кегли, ножках и потертого дерматинового дивана, располагался широченный, во всю стену шкаф, снизу доверху заставленный книгами.

Письмо белело тремя флажками на диване, как знаки перемирия, три ученических листка, исписанные Лешкиной рукой.