День милосердия

«Здравствуйте, дорогие мои папа и мама!

Вот когда началась настоящая работа. Мы все время движемся. Два раза переезжали на новые поляны. Сейчас остановились на такой ровной и большой, хоть гоняй футбол. Только нам не до футбола. Как здесь говорят, вкалываем от восхода до заката. Я все так же проверяю швы, а в промежутках расчищаю траншею от завалов, выправляю и драю кромки. Овладел «самым главным» инструментом — кувалдой. Гошка подучивает меня газовой сварке, раза три давал прихватывать стыки. Ничего парень, когда не пьет.

Я все думаю, как нам ускорить это дело. Все-таки ужасно много ручного труда, который способен превратить человека в обезьяну. Я драил, драил эти подлые кромки, разозлился и придумал приспособление: гнутая обойма с пазом, внутри куски старого наждачного круга, а сверху на обойме ручка, чтобы держать. Придумал, нарисовал и сам по вечерам сварил из обрезков трубы. Хорошая штука получилась — как шоркнешь, так сразу полкромки блестит. Чугреев посмотрел, похвалил, сказал, чтобы я подал рацпредложение!

Михаил Иванович совсем закрутился, и похудел, и почернел еще больше. Сам на трубоукладчике, и варит, и такелажит — все умеет, вот бы мне так! Обещал поучить ездить на «газике», но сейчас не до этого, я и не напоминаю. Мосин задал такой темп, что все в мыле, варит, как машина, и ничего ему больше не надо. Странный какой-то, угрюмый, ничем, кроме сварки, не интересуется. Я как-то взял и подсчитал, сколько ему предстоит сварить, если все его будущие швы вытянуть в одну линию. Задачка простая, шов четырехслойный, значит, длину окружности трубы надо умножить на четыре и еще на количество стыков. Получилось пятнадцать километров! Я поразился, сказал ему об этом, а он этак спокойно кивнул: «Сварим».

Недавно приезжал куратор Каллистова, Тимофей Васильевич, маленький, толстенький, как шарик, смешной такой, все с прибаутками. Облазил с Чугреевым все стыки, потом опрессовали плеть.

Я стоял у манометра, записывал показания. Течи не было. Закрыли процентовку. По этому поводу все крепко выпили.

Одно время мне было ужасно тяжело и тоскливо — не по работе, а так, по другой причине.

Думаю, что такое человек и вообще мы — люди. Яков считает, что так как наши предки — обезьяны и первобытники — не обладали подлостью, а мы обладаем, то подлость — это результат прогресса, накопление поколений. Дескать, подлость растет, развивается вместе с обществом, потому что она такая же вечная отличительная черта людей, как доброта, жестокость, глупость. Он все пытается наставить меня на «путь истинный», раскрыть глаза. А мне смешно, это его надо наставлять на путь истинный. Я ему говорю: «Вот у тебя будут дети. Ты как их будешь воспитывать, чтобы они выросли подлецами или хорошими людьми?» А он говорит: «Я вообще не буду их воспитывать. Пусть в них сохранится природное начало». — «Тогда они вырастут дикарями», — говорю я. «Ничего подобного. Я им буду давать задания по всем наукам. Они будут превосходно образованны и первобытно чисты и непосредственны». В общем, зарапортовался, но парень хороший. Все зовут его тунеядцем, а он вкалывает за двоих.

Соскучился без вас — жуть! Иногда так хочется посидеть на нашем стареньком диване, сразиться с тобой, папка, в шахматы или поиграть в мушкетеров, помнишь? Смешное было время. Я теперь уже взрослый…

Ну, пока. Николай едет в Лесиху, торопит. Крепко обнимаю,

ваш Алексей».