День милосердия

Он кивнул. Они молча прошли через поляну. Лешка справился со смущением, стало легко, светло, радостно на душе, как будто Валька вытащила его из петли, уже задыхавшегося, терявшего сознание. Теперь он испытывал к ней теплую признательность, ему хотелось сказать что-то нежное, возвышенное или просто погладить руку.

Он притронулся к ее руке:

— Валя, у тебя могут быть неприятности из-за этих швов?

Она горестно вздохнула.

— Огромные, — и, сложив пальцы решеткой, добавила: — Вот такие. Понял?

Когда Валька ушла, он зарядил кассету, перетащил к трубам контейнер. Только опоясал кассетой первый шов, из-под полога вылез Мосин.

— Паря, подь-ка сюда.

— Что, электродов принести?

— Повари, пока отлучусь.

Лешка просиял:

— Доверяете?

— Второй слой можно. Электрод не дергай, и дело пойдет.

Лешка залез под полог. Щиток сразу съехал на нос, пришлось перестегнуть ремешок.

Вот он, шов, чешуйчатый, вороненый, змеей обвился вокруг стыка. Поверх него, заполнив ложбинку, пойдет второй шов…

Лешка высек дугу. Сквозь темное стекло яркий огонек казался маленьким солнцем. Видно было, как светлел и плавился металл. Главное — держать зазор и равномерно тянуть электрод. Нужна твердая рука, особенно кисть. У Мосина железная хватка. И острый глаз. А с точки зрения физики все просто: разность потенциалов, «плюс-минус», мощный источник тока, и вот она — дуга. Тьфу, черт! Опять натекла «блямба»…

Снаружи раздался свист. Лешка вылез из-под полога, как из парной, потный, красный, дрожащий.

— Поработал? — От Мосина сильно пахло водкой.

— Да-а… — Лешка разминал затекшую руку. — Я, наверное, напортачил…

— Сойдет. Теперь иди забавляйся, — Мосин усмехнулся и юркнул под полог.

До конца дня Мосин выгнал еще двенадцать стыков. Просвечивая швы, Лешка все поглядывал на него и поражался той перемене, которая произошла с ним. Еще вчера Мосин работал со злой напористостью, осатанело, хлестким матом подгоняя идущего впереди Гошку, сегодня он как-то обмяк, как бы раскис, часто вылезал из-под полога, курил, бегал куда-то, а возвращаясь, подмигивал мутными глазами. Но самое поразительное, чего никак не мог уразуметь Лешка, почему вдруг стыки пошли значительно быстрее.

Ночью хлынул проливной дождь, будто тысячи сказочных злых барабанщиков беспорядочно заколотили по крыше и стенам вагончика. Под полом по-мышиному шуршал ветер. Шумел лес. Ветка лиственницы черной лохматой птицей билась в окно. От стены сквозило сырым холодом погреба.

Лешку знобило. Он укрылся с головой, высунул только нос.

Снова и снова, как один и тот же фильм, раскручивался в памяти прожитый день. С каждым оборотом фильм насыщался мельчайшими подробностями, становился сочным и осязаемым, как сама реальность.

Вот просека, вспаханная и умятая стальными гусеницами. Матово блестят комья вывороченного перегноя, перемешанные с мокрой травой. Вот трубы, состыкованные в секции, двухсотметровой плетью разлеглись на дне траншеи. Вот тонкие длинные полосы тумана повисли, как занавесы из тополиного пуха. Вот сизый дымок над потемневшим от сырости навесом выползал из ржавой трубы и плавной струей опускался к земле. А вот Чугреев: «Чтобы сделать «нитку» в срок, надо варить по двадцать пять стыков в день. Вчера мы выдали двадцать два», — сказал он за завтраком, многозначительно поглядев на Мосина. Мосин промолчал. Ежовая щетина на его скулах шевелилась и поблескивала сталью седины. «Куда он деньги будет девать?» — хохотнул рыжий Николай. Ему никто не ответил.

«Конечно, конечно, — лихорадочно думал Лешка, — Мосин рвач и халтурщик, воспользовался моментом, нагло гонит брак. Ему наплевать на все и на всех. Снимут Чугреева, посадят Вальку, ему начхать, лишь бы побольше нахапать денег. А Чугреев-то? Такой вроде опытный волк, не видит, что творится под самым носом. Но ничего, утром все узнают правду. Он не даст Вальку в обиду…»

К утру дождь кончился. Низкие тучи цеплялись за острые верхушки сосен; сосны раскачивались, скрипели. Осыпаясь, шумел березнячок. Дымчатыми драконами ползли по земле клочья тумана.

Лешка чуть не проспал. Когда он выскользнул из вагончика, над навесом вился дымок — Зинка гремела кастрюлями. Значит, вот-вот она ударит в рельс. Лешка юркнул между вагончиками, кинулся через поляну к САКу. Все было продумано. Он вывернул регулировочную иглу карбюратора, на ее место спичкой приколол тетрадный лист, на нем было написано:

«Иглу вывернул я. Не отдам, пока Мосин при всех не поклянется, что прекратит халтуру. Алексей».

Зинка хлобыстнула прутом по рельсу. «Бэмз! бэмз! бэмз!» — понесся над поляной стальной звон.

Перепрыгивая через трубы, скользя на мокрой траве, Лешка бросился в кусты. Возле малорослой сосенки присел на корточки, вырезал перочинным ножом кусок дерна, кинул в яму иглу, прикрыл: ищейка не найдет. Согнувшись, перебежал в березнячок, притаился, покусывая травинки.