День восьмой

Отец Лансинга жестоко третировал жену и детей, и сын старался ему подражать. Такие отношения в семьях не были нормой в Штатах той поры, но встречались часто. В конце XIX века патриархальная эра начала клониться к закату, уже рушились ее основы. Можно предположить, что патриархат, когда находился в точке наивысшего подъема – как, впрочем, и матриархат, – обладал известного рода величием: вносил свой вклад в управление обществом, устанавливал гармонию в семейной жизни. Каждый знал свое место. Глава семьи всегда был прав. Отцовство было наделено не только личной мудростью. Позиция отца в семье напоминала положение короля в обществе, который, благодаря незыблемой в течение тысячелетий и данной свыше традиции, с колыбели приобретал возможность стать безусловным правителем. Эта доктрина так глубоко въелась в сознание людей, что они даже ошибки, пороки и идиотизм королей рассматривали как проявление Божественной воли: дурные короли посылались людям для наказания, исправления и в качестве назидания. Женщины и верноподданные сохранили для себя этот закон на веки вечные. Но когда патриархальный порядок стал претерпевать изменения – маятник ведь постоянно раскачивается между женским и мужским началами, – этот хаос обрушился и на государство, и на семью. Отцы почувствовали, как почва уходит у них из-под ног, и начали браниться, спорить, кичиться и обливать презрением своих жен за любовь, в которой те поклялись и которую несут в себе. Авраам никогда не повышал голоса. В период таких перемен женщины защищаются как могут. Хитрость и коварство – щит и копье угнетенных. Рабы не могут восстать в отсутствии лидера, но в условиях рабства появление вождя большая редкость. Мать Брекенриджа Лансинга была типичной представительницей прекрасной половины человечества периода крушения патриархата. Ее сыновья не знали другой модели распределения ролей в семье, кроме как деспотичный отец и покорная мать.

Юстейсия Лансинг выросла в условиях матриархата, поэтому не могла постичь неписаные обязанности, из которых складывалась жизнь семей в Коултауне. Ее спасало чувство юмора: крушение патриархата она воспринимала как трагикомедию, но вовсе не конец света.

Больше всех в эту эпоху перемен страдал подраставший сын.

Даже в самых благополучных семьях, в самые спокойные времена поведение мальчишек далеко от примерного. Изматывающая энергия переполняет их, не дает усидеть на месте; они авантюристы и исследователи (иначе где бы мы были сейчас?). Они оступаются, проваливаются в подземелья, а потом двести человек сутками ищут их. Им нужно постоянно чем-то заниматься. Они то и дело притаскивают домой то котенка, то птенца, то щенка или мышь. У них отсутствует стремление к чистоте, и оно прививается с трудом, который сродни обучению игре на скрипке. Они постоянно голодны, но их невозможно заставить есть прилично: вилкой и ножом. На них не действуют ни увещевания, ни упреки, ни наказания. Им очень не нравится, что к ним относятся не как к мужчинам, вот они и торопят время: начинают курить и сквернословить. Смутные предостережения насчет «грязи» и «разврата» воспринимаются ими как обозначение таинственного пространства, куда есть доступ только для взрослых. Они внимательно разглядывают себя в зеркале, отыскивая признаки мужественности на лице. Нет ничего удивительного, что им хорошо только в обществе себе подобных; они возвращаются домой после своих игр, больше похожих на войны, поздно, уставшие, иногда с ощущением триумфа, грязные, порой в крови. До нас дошло несколько историй о раннем детстве Ричарда Львиное Сердце; рассказ о Джордже Вашингтоне и вишневом деревце, миф об Ахилле и Язоне, которых растил кентавр, и которые все время проводили на природе, бегали и резвились, причем их естественные потребности не окружали покровы тайн.