День восьмой

Если мать Фелисите на Сент-Китсе чувствовала себя счастливой всего лишь дважды в день: на рассвете перед алтарем в церкви и в полночь, когда рассматривала свое белоснежное приданое, – то сама Фелисите в мечтах объединила эти два счастья в одно – хотела посвятить себя религии. Девочка посещала монастырскую школу в Форт-Барри до тех пор, пока не поняла, что ее присутствие необходимо дома. Тогда она отказалась от радости, которую ей давала школа Святого Иосифа и поступила в среднюю школу в Коултауне. И хоть внешне она походила на Юстейсию: лишь была выше ростом, – ей не хватало живости и энергии матери. Училась она прекрасно и могла бы освоить куда как более сложную школьную программу. В возрасте, когда многие девочки начинают вести дневники и хранят их под замком, Фелисите поступила иначе: писала свой дневник на латыни. Девочка оказалась незаурядной портнихой, причем с отменным вкусом, и все шила себе сама, удивляя мать. По негласной договоренности никто из семьи не заходил к ней в комнату, хотя дверь и не запиралась. Ей хотелось покрасить комнату в белый цвет, но в условиях Коултауна такое не имело смысла, поэтому стены выкрасили в синий цвет с оттенками бордового и фиолетового. Получилось одновременно стильно и просто. Всюду красовалась искусная вышивка – шторы на окнах, покрывала на кроватях, скатерти на столах и салфетки. Ее зачаровали иконы у мисс Дубковой, и она сумела сымитировать их на свой собственный лад. Вышитые по бархату религиозные сюжеты, отделанные золотым галуном и цветным бисером, сияли на стенах. Шелковое покрывало на скамеечке для молитв менялось к праздникам и в зависимости от времен года. Ее комната не походила ни на келью, ни на молельню, это было место для ожидания и подготовки к великому счастью. Время от времени Юстейсия в отсутствие Фелисите, прислонившись к косяку двери, заглядывала к ней в комнату и радовалась: «Вот каких детей мы приносим в мир!»

Как и младшая сестра, Фелисите была необузданным ребенком. Сдержанность она выработала в борьбе с собой, которую вела каждый день, год за годом, одновременно овладев умением отстраняться от «мирского». Это дало ей возможность научиться мыслить отвлеченно. Она любила мать, обожала своего брата, но две эти любви уже слились с любовью ко всему, что является творением Всевышнего, которую ей предписывала вера. Благодаря внутренней дисциплине ей удалось обрести любовь к отцу и младшей сестре. У нее не было подруг. Ее уважали, но не любили. Во время бурных сцен в «Сент-Китсе» она никогда не уходила из комнаты, даже если Энн каталась по ковру возле камина и истошно визжала («Я не пойду спать!», «Я не надену голубое платье!»); даже если отец бросал в лицо жене и сыну обидные фразы одну за другой. Не говоря ни слова, она вставала рядом с матерью и братом и пристально смотрела на отца. Для человека самым суровым судьей являются его дети, и он прекрасно это понимает – в особенности когда дети молчат. Она была на стороне матери, но между ними существовал барьер. Они вместе занимались шитьем, читали французских классиков, рука об руку подходили к причастию, даже восхищались чем-то вместе или страдали, но никогда не смеялись. У Юстейсии от рождения было обостренное восприятия комического в жизни, и она, несмотря на все пережитое, легко находила смешное во всем. Эту особенность натуры мать не передала своей дочери. (Джордж же мог ответить на каждое проявление материнского остроумия, впрочем, редкого в последнее время.) Год за годом, и до и после смерти отца, Фелисите ради того, чтобы оставаться полезной своей семье в «Сент-Китсе», откладывала принятие важного решения.

Но у матери и дочери было много общего, хотя они об этом даже не догадывались. Обе двигались к какой-то цели, обе чего-то ждали, обе пытались что-то понять. Они стали свидетелями страшной драмы, но никогда не сомневались, что их молитвы, терпение и любовь принесут озарение – всем! Мы приходим в этот мир, чтобы познать главное. Их жизнь протекала среди чудес. (Разве, например, не чудо, что им удалось избавиться от безобразных вспышек гнева?) Они были уверены, что какое-то чудо свершится.