Читаем День восьмой полностью

Мой дорогой Джорди, я уже давно убедилась, что люди, которые говорят со своими ближними лишь о том, что едят, во что одеваются, сколько зарабатывают, куда отправятся (или не отправятся) на следующей неделе, делятся на два типа: у одних совершенно отсутствует внутренняя жизнь, а вторым их внутренняя жизнь приносит столько мучений, что они одержимы сожалениями и страхами. Однако Боссюэ считал, что нет никаких двух типов: люди во всем мире сосредоточиваются на внешнем для того, чтобы не думать о смерти, болезнях, одиночестве и угрызениях совести.

Для меня твои письма – настоящее сокровище, но мне не хватает в них отражения твоей внутренней жизни, которая всегда была у тебя напряженной, яркой и богатой. О, как ты обычно спорил: вся душа была видна в твоих глазах, слышалась в звуках твоего голоса – о Боге, о созидании, о добре и зле, о справедливости, о милосердии, о судьбе и удаче! Ты сам прекрасно это помнишь. В одиннадцать часов мне приходилось останавливать вас: «Дети! Дети, пора спать! Мы все равно не решим этих проблем сегодня».

Сейчас я могу только предполагать, что ты несешь в себе тяжкий груз, который «замыкает твои уста», и что этот груз каким-то образом связан с событиями, произошедшими здесь весной три года назад.

Твой отец часто бывал несправедлив к тебе. Его отец бывал несправедлив к нему и его матери. Думаю, что и дед его точно так же не был справедлив к своему сыну. Каждый из сыновей платил своему отцу той же монетой. О, прошу тебя, не добавляй к этой цепи еще одно звено! Когда-нибудь у тебя тоже будут сыновья. Мужчина никогда не станет хорошим отцом до тех пор, пока не поймет своего собственного.

Попытайся, мой дорогой сын, сделать шаг в этом направлении.

Справедливость покоится на понимании всех фактов, ведь Господь, который все видит, и есть справедливость и любовь.

Когда наступит этот счастливый день и мы снова увидимся (каждую ночь специально проверяю, чтобы окно в твоей спальне оставалось приоткрытым!), я многое расскажу о твоем отце. Но сейчас мне хочется, чтобы ты знал: в последние недели – во время тех наших с ним ночных бдений, которые ты совершенно ошибочно воспринял как его попытку обидеть или унизить меня, – твой отец пересмотрел всю свою жизнь и увидел ее абсолютно другими глазами. Он понял, как несправедлив был к тебе, ко всем нам, и совершенно искренне собирался начать новую жизнь, однако случилось то ужасное несчастье.

Последние слова твоего отца – а главное, его последний взгляд – чужому человеку могли показаться неважными, но мне было ясно, какие перемены произошли в нем.

Три года назад ты уехал из Коултана в ночь на воскресенье накануне несчастья, а в воскресенье вечером, как я тебе уже писала, к нам пришли мистер и миссис Эшли. Может, ты забыл, что Эпвортская молодежная лига методистской церкви устроила пикник в Мемориальном парке по другую сторону живой изгороди. Дети Эшли пригласили вас с девочками в гости. Как раз перед выстрелом, который убил твоего отца, дети в парке запели у костра. Мы все подняли головы и прислушались на мгновение.

Твой отец сказал: «Джек, поблагодари своих детей за то, что пригласили наших на пикник. Вы, Эшли, всегда были нашими лучшими друзьями».

Миссис Эшли бросила на меня быстрый взгляд, а мистер Эшли очень удивился: у твоего отца не было привычки говорить кому-то что-то приятное, – однако сказал: «Да, ладно, Брек, не стоит благодарности: таких детей, как ваши, приглашать одно удовольствие».

Пока мистер Эшли целился – ты ведь помнишь, с какой основательностью он это делал, – твой отец посмотрел на меня с другого конца лужайки. У него в глазах стояли слезы – слезы гордости за вас.

Прости его, Джордж: пойми и прости.

Ты скоро будешь играть Шейлока. Вспомни про своего отца, когда Порция обратится к тебе со словами:

Мы в молитвахО милости взываем – и молитвыНас учат милости к другим[74].

Твой отец умер в момент, когда начало проявляться его естество, его истинное «я», заложенное в каждом из нас с рождения. Это естество я чувствовала в вашем отце всю долгую жизнь, которую мы прожили вместе, за это любила его и буду любить вечно.

Как люблю сейчас и всегда буду любить тебя».

Джордж – Фелисите (Сиэтл, 10 мая)

Перейти на страницу:

Все книги серии Зарубежная классика (АСТ)

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века