День восьмой

Во всех письмах ты только пять раз упомянул Pere (о его страховке, кичливости, о том, как он убивал животных – причем дважды, – и плохом образовании). Нашего отца убили! Об этом ты не упомянул ни разу. Тебе не кажется, что это «красноречивое молчание», как ты любил говорить?

Джорди, у тебя на сердце лежит какая-то тяжесть. Мне кажется, это угрызения совести – раскаяние за какой-то проступок. Что-то тайное. Тебе хочется поделиться этим со мной, но ты не решаешься: уже почти готов рассказать, но срываешься с места и исчезаешь. Я знаю, что ты не ходишь в церковь и не исповедуешься, иначе сообщил бы мне. Если ты считаешь, что только со мной можешь поделиться этим секретом, я готова его выслушать. Хоть многие люди и намного умнее меня, но нет никого, кто любит тебя так же сильно. Позволь прислать тебе пятьдесят долларов. Приезжай! Ты помнишь, как заставлял меня читать тебе «Макбета»? Надеюсь, не забыл вот эти слова:

Ты можешь исцелить болящий разум…
Очистить грудь от пагубного груза,
Давящего на сердце?[75]

Твои страдания каким-то образом связаны с Pere, словно ты чувствуешь свою ответственность за его смерть, но ведь это невозможно! Когда ты страдал от беспамятства в Сент-Луисе, какие-то фантазии родились и смешались у тебя в голове. О, пиши мне, но лучше приезжай и расскажи все сам.

Прошло почти шесть лет после того празднования Нового года в таверне «Иллинойс». Ты вернулся оттуда, дождался, чтобы maman погасила лампу, и разбудил меня, а потом рассказал, что доктор Джиллис говорил об истории возникновения Вселенной, и предсказал рождение нового поколения людей – детей Восьмого дня. Ты тогда заявил, что ты сам и есть Дитя Восьмого дня. Я поняла тебя. Многие у нас в городе считали, что ты немного не в себе, но maman, мисс Дубкова и я понимали, в чем дело: мы знали, какой путь тебе уготован.

Больше всего меня беспокоит то, что ты можешь позволить каким-то глупым фантазиям отнять у тебя четыре года жизни, искалечить тебя, остановить твой рост. Это отбросит тебя к Шестому дню, а может, и дальше.

Джорди, верь словам Господа нашего: «Истина сделает вас свободными».

Выскажи эту правду.

Сделай рывок к свободе.

Даже представить не могу, какое преступление так терзает тебя, но Господь прощает всех нас, если мы осознаем свои слабости. Он видит перед собой миллионы человеческих существ и знает, по какой дороге идет каждый из нас.

Тебе известно, чего мне хочется больше всего в жизни, но я не смогу дать обет до тех пор, пока мой любимый брат, как сказано в Библии, «не станет единым существом». Приезжай в Коултаун».

Джордж – Фелисите (11 ноября).

«Некоторое время ты не будешь получать от меня вестей. Наверное, я скоро отправлюсь в Китай, а оттуда – в Россию, поэтому не делай глупостей: не ищи меня в Калифорнии, – к тому времени я уже уеду».

В начале ноября 1905 года Юстейсия увидела на пороге почтальона. Он принес письмо от деверя. Она не стала тут же вскрывать конверт: все, что имело отношение к Фишеру Лансингу, было ей неприятно. Через час Фелисите, которая мыла пол в верхнем холле, услышала, как мать вскрикнула, будто от боли, и бросилась вниз по лестнице.

– Maman! Qu’est-ce que tu as?[76]

Та бросила на нее полный муки взгляд и указала на конверт и чек, которые слетели на пол с ее колен. Фелисите подобрала их и прочла письмо. Фишер отдал изобретение Эшли – Лансинга специалисту на экспертизу, и тот зарегистрировал на него патент. Механическое устройств уже приобрела фирма, выпускавшая часы. Деверь приложил к письму чек на две тысячи долларов – первая оплата; за ней последуют другие. Сейчас он не торопясь продолжает заниматься и другими изобретениями и защищает ее интересы, пусть у нее в этом не будет сомнений. «Доход может быть весьма крупным, Стейси. Тебе пора подумать о собственном автомобиле».

Мать и дочь обменялись молчаливыми взглядами. Фелисите протянула ей чек, но мать отвернулась.

– Оставь у себя. Спрячь его. Даже смотреть на него не буду.

После ужина Энн отправилась к себе наверх, чтобы сделать домашнюю работу и подготовиться к школе. В восемь часов она спустится для вечернего чтения. Фелисите еще никогда не видела мать такой взволнованной: ни во время болезни отца, ни при получении письма от Джорджа. Юстейсия нервно ходила из угла в угол.

– Maman!

– Это не мое. И не наше!

– Maman, мы придумаем, как передать его им.

– Беата Эшли не возьмет его. Ни за что и никогда!

Вниз спустилась Энн.

– Девочки, надевайте шляпы и пальто. Мы идем на прогулку.

В домах уже гасли окна, в воздухе чувствовалось приближение зимы. Время от времени Юстейсия крепко сжимала руку Фелисите, а перед домом доктора Джиллиса на минуту в глубокой задумчивости замерла, затем снова двинулась вперед. Так они дошли до «Вязов». В свете звезд слабо поблескивала вывеска. Юстейсия долго стояла, положив руку на качающуюся калитку.

Фелисите тихо сказала:

– Я пойду с тобой.

Энн поддержала ее:

– Мамочка, пойдем.