День восьмой

На перроне собралась внушительная толпа: кто-то пришел встретить родственников, для других это было привычкой – приходить на станцию под вечер, – но большинство людей оказались на перроне из-за распространившихся слухов, что Лили и Роджер Эшли возвращаются в город, чтобы провести праздники с матерью и сестрами. Здесь не было недостатка в перешептываниях, подмигиваниях, подталкиваниях друг друга локтями. Констанс и София стояли в дальнем конце платформы. Возбужденные и противоречивые слухи циркулировали по городу уже несколько месяцев. Некоторые утверждали, что Лили Эшли сбежала с барабанщиком, и что он бросил ее в большом городе (ведь люди верят любым небылицам), и что теперь – в короткой юбчонке! – она танцует и поет в низкопробных заведениях; другие говорили, что Роджер якшается с боксерами, с букмекерами на бегах, с итальянцами и греками – в общем, с подобной шушерой; что участвует в кулачных боях в салунах и пишет в газеты статейки о том, о чем порядочные люди даже думать не хотят. Однако были такие, которые возражали в ответ и говорили, что Лили – сначала как миссис Темпл, а потом как мисс Сколастика Эшли – пела на свадьбах и похоронах главных чикагских семейств и что Роджер заслужил награды и почести от важных персон и известных организаций. Роджер уже был поднаторевшим журналистом и отлично понимал, как можно манипулировать слухами. Мисс Дубкова и доктор Джиллис, горячие защитники Роджера, постоянно получали от него газетные вырезки с его статьями. Он прислал им и оттиск своей книги, которая только готовилась к выходу. Молодой человек вел себя очень осмотрительно в качестве главы семьи и защитника ее пострадавшей репутации. В таких обстоятельствах можно пожертвовать даже скромностью. Большинство слухов противоречили друг другу. Бедные жители Коултауна не знали, чему верить и кого осуждать.

Одет Роджер был как состоятельный человек. Это Лили постаралась. Воротничок сорочки врезался в шею; пальто впечатляло солидностью; портфель был новым, башмаки сияли. При нем было еще несколько пакетов в праздничной упаковке. Он вышел из вагона с суровым выражением на лице. Пришлось приложить усилие, чтобы избавиться от спазма в горле; сердце колотилось непривычно гулко. Роджер был еще не готов войти под крышу «Вязов».

Коултаун…

Он огляделся в возбужденной толпе. Сестры сначала не узнали его, а он не заметил Порки, который стоял под деревом рядом с платформой. Роджер справился с волнением и начал свой спектакль: решительным шагом подошел к начальнику станции и, опустив на землю багаж, протянул ему руку.

– Как поживаете, мистер Киллигрю? Рад видеть вас.

– О, Роджер! Очень рад встрече! Добро пожаловать домой. Твои сестры где-то тут, видел их минуту назад.

Холмы, за ними горы, а там другие долины, другие реки…

Три с половиной года назад его отец – в наручниках! – попросил у своих конвоиров разрешения перекинуться парой слов с мистером Киллигрю: «Хорас, ты можешь проследить, чтобы мой сын получил эти часы?» – «Да, мистер Эшли, прослежу». Потом, через месяц, София поставила здесь столик и начала торговать лимонадом по три цента за стакан. Здесь миссис Джиллис молча поклонилась своему мужу, вернувшемуся с гробом их сына из Массачусетса, где тот погиб в аварии, катаясь на санях. Здесь молодой Джон Эшли спустился из вагона на перрон и огляделся в предвкушении счастливого будущего. Перрон железнодорожной станции! Здесь Ольга Сергеевна навсегда распрощается с Коултауном: с высоко поднятой головой, нарядно одетая для возвращения на родину, – а Беата в первый раз за двадцать восемь лет сядет в поезд, чтобы провести короткие праздники вместе с сыном и внуками в Нью-Йорке. Перрону не хватит нескольких сотен ярдов, чтобы увидеть отбытие из города Джорджа Лансинга, который за пять тысяч миль отсюда начнет свою поразительную актерскую карьеру. (Его отъезд произойдет тайно: он запрыгнет в движущийся грузовой состав с угольной кучи на товарном дворе.) Отсюда молодые люди уедут в Европу на Первую мировую войну и вернутся сюда же. Перед Второй мировой в Коултаун проложили новое шоссе, а железнодорожное полотно отодвинули на одиннадцать миль к западу от города. Станция пришла в запустение. Постройки ветшали – словно выгорали, – и, наконец, сгорели по-настоящему в пожаре, который случился одной морозной ноябрьской ночью. Выгорели дотла, как и все остальное в истории.

Роджер обернулся. К нему направлялась миссис Лансинг.

– Роджер! Дорогой Роджер! – воскликнула она и расцеловала его, как делала сотни раз каждый год, когда он был ребенком. (Потом отчет об этом совершенно неприемлемом приветствии несколько дней циркулировал по городу.) Роджер за руку поздоровался с ее дочерьми. – С Рождеством всех вас, – продолжила Юстейсия. – Надеюсь, придешь к нам с визитом, пока ты здесь?

– Обязательно, миссис Лансинг, приду, чтобы повидаться с вами, завтра же вечером.

Перед тем как отойти от них, они с Фелисите обменялись взглядами, молчаливо подтверждая их уговор: «Завтра утром, в половине одиннадцатого, в ателье у мисс Дубковой».