День восьмой

Всю жизнь ее друзья и враги говорили о ней: «Есть что-то от маленькой девочки в Констанс Эшли-Нишимура» или «В натуре Констанс есть черты, которые не свойственны взрослым людям; наивность на грани глупости». Во всех организованных ею общественных кампаниях она опиралась на людей старше себя, словно они были ее отцами и братьями. У нее был безошибочный инстинкт отыскивать таких людей – двух вице-королей Индии, последнего хедива в Египте, президентов и премьер-министров (выступала за введение «Кодекса для землевладельцев», за «Право голоса для женщин», за охрану прав замужних женщин, требовала взять «проституцию под надзор», создав что-то вроде профсоюза для этих женщин, организовав компанию «Глазная клиника для детей», заложила основы профилактической медицины, а также миллионеров. (При тех деньгах, которые Констанс собирала, случалось такое, что ей нечем было оплатить свое пребывание в отеле.) Благодаря маленькой девочке, жившей у нее в душе, ей удавалось справляться со всеми трудностями, выпадавшими на ее долю, с жестокостью полиции, с обидами и унижениями, удавалось противостоять потоку грязи, который выливали на нее. Она была бесстрашной, как маленькая девочка, что несвойственно взрослым женщинам. Искренность и уверенность в себе она получила как дар от своего отца и брата. Самые ценные дары – и самые гибельные! – это те, которые даритель преподносит просто так, даже не подозревая о том, что делает; потом в течении многих лет эти дары передаются другим в бесчисленных ситуациях повседневной жизни – через взгляд, через паузу в речи, через жест и молчание, через улыбку, восхищенным или недовольным выражением лица. Констанс обрела других отцов и братьев. Очень часто они сердились на нее, иногда приходили в ярость, но очень редко предавали.

Наконец они подошли к дому. Роджер постоял, разглядывая вывеску, на которой значилось: «Пансион «Вязы» – комнаты внаем со столом». Он вспомнил письма, которые ему присылала София, свой первый год в Чикаго, день, когда выплатили налоги и покрепче сжал локоть сестры.

Они вошли в дом.

– Мама, Роджер приехал!

Беата вышла в холл из кухни, посмотрела на него, совершенно не узнавая, и неожиданно сообразила, что забыла снять фартук. Это не входило в ее планы, поэтому, смутившись, она принялась торопливо развязывать тесемки. Скованности в нем, физической неловкости и трепета как не бывало. Он выпрямился, расправил плечи. Беату Эшли трудно было назвать хрупкой, но Роджер вдруг впервые заметил, что она беззащитна, что зависит от него, нуждается в нем. В присутствии отца она никоим образом не давала понять сыну, что ей требуется его помощь. На ней было, как всегда зимой, синее шерстяное платье, незамысловатое, без изящества, и все равно – в этом не было никакого сомнения – она оставалась самой красивой женщиной в мире. Роджер подошел к ней, заключил в объятия и поцеловал, наклонившись всего лишь на полдюйма, которые показались ему двумя футами. Он приехал, чтобы защищать ее и быть ей опорой. Теперь он взрослый.

– Добро пожаловать, Роджер.

– Прекрасно выглядишь, мама.

– Мама, – вклинилась Констанс, – на станции миссис Лансинг поцеловала Роджера. Весь город был там.

– Твоя прежняя комната ждет тебя, – сказала Беата.

– Дай я сначала огляжусь.

В гостиной стояла разрозненная мебель, собранная Софией предмет за предметом, слегка потертая и поцарапанная, но чистая, приведенная в порядок; столовая была типичной для всех пансионов – длинный стол посредине, по стенам два буфета, «ощетинившихся» графинчиками для уксуса и масла, перечницами, соусниками и супницами. Вооружившись фонарем, они осмотрели курятник с инкубатором, навестили корову Вайолет, а также небольшой сарайчик, который Порки сколотил для уток, затем отправились в коттедж, который называли домиком для дождливых дней, где принялись рассматривать зарубки, которые делал отец каждый год, отмечая их рост: Лили с двух годиков в 1886 году до восемнадцати лет в 1902-м; Роджера с одного года в 1886 году до семнадцати лет в том же 1902-м, и так далее. Потом подошли к дубам, которые отец посадил в 1888 году: стояли и смотрели на них в немом изумлении. Всех Эшли за единственным исключением привлекало все, что росло, развивалось и имело перспективы на будущее.