День восьмой

Прошло семь лет, и миссис Уикершем, сидя на своей террасе в Манантьялесе, прочитала – то есть скорее всего ей прочитали, потому что зрение у нее сильно ухудшилось, – что американская оперная дива мадам Сколастика Эшли, солистка «Ковент-Гардена», дочь несправедливо осужденного Джона Эшли из Коултауна, штат Иллинойс. Заметка в сан-францисской газете напоминала читателям, что настоящий убийца признался в преступлении, но вот о судьбе беглеца все так же ничего не известно. После долгих раздумий миссис Уикершем надиктовала длинное письмо – этой цели было отданы все утренние часы четырех дней, – которое потом было отправлено на адрес мадам Эшли в Лондон. В заключение миссис Уикершем написала: «Я уверена, что если бы ваш дорогой отец остался жив после лета 1905 года, то обязательно написал бы мне!» Дрожащей рукой была выведена подпись: «Ада Уикершем».

Довольно скоро, после того как прочла это письмо, Беата закрыла «Вязы» и переехала в Лос-Анджелес. Там купила и отремонтировала полуразрушенный особняк, исключительно из-за его местоположения: недалеко от центра города, на живописном холме. Вывеска на особняке гласила: «Пансион «Буэна-Виста». Комнаты внаем со столом». Грунт под домом постоянно сыпался и оползал; с соседскими строениями дела обстояли и того хуже. Постояльцы пансиона представляли собой разношерстную компанию – офисные сотрудницы, вдовы с ревматизмом, вдовцы с астмой, – люди, оказавшиеся на обочине жизни. Ее кухня постепенно приобрела некоторую популярность: несколько бизнесменов даже образовали что-то вроде клуба и пять раз в неделю преодолевали два длинных пролета крошившейся под ногами бетонной лестницы, чтобы посидеть у нее за ленчем. Но Беате не хотелось превращать столовую пансиона в ресторан, и поэтому к столу за ужином собирались только постоянные квартиранты. Трое ее детей предложили ей материальную помощь и в качестве подарка хотели купить дом в Пасадене, но Беата решительно воспротивилась: предпочитала оставаться независимой. В 1913 году Констанс с мужем отправились в кругосветный круиз, чтобы организовать поддержку одной из общественных кампаний, и оставили с ней на полгода своего маленького сына. Счастью Беаты не было предела, и когда пришла пора расставаться, и внук и бабушка заливались слезами.

Время от времени кто-то из постояльцев мог уехать тайком, прихватив с собой постельное белье и что-нибудь из столового серебра. А одна супружеская чета и вовсе исчезла, бросив своего глухонемого трехлетнего сынишку. Беата отдала мальчика в специальную школу, освоила азы сурдопедагогики и, в конце концов, усыновила его. Казалось, что истинное призвание Беаты – воспитание внуков. Джейми помогал ей по дому, оставался с ней до самого конца, а потом с другими детьми унаследовал ее небольшие сбережения.

Несколько раз в году «Буэна-Висту» навещали репортеры из газет, но проникнуть в дом дальше переднего холла им не удавалось:

– Это правда, миссис Эшли, что вы приходитесь матерью мадам Сколастике Эшли и Бервину Эшли?..

– Чрезвычайно признательна за ваш визит, но я очень занята сегодня.

– …и Констанс Эшли-Нишимура тоже?

– Доброго вам утра. Спасибо, что зашли.

– Вы получали какие-нибудь известия от вашего мужа, миссис Эшли?

– Этим утром у нас уборка в комнатах нижнего этажа. Прошу прощения, но вынуждена предложить вам удалиться.

– Но, миссис Эшли, если я не получу от вас материала, меня уволят.

– Пожалуйста, извините. Доброго вам утра и всего хорошего!

Она и вела себя как бабушка, правда, скорее, на аристократический немецкий лад, чем по устоявшемуся американскому обычаю. Все ее постояльцы были уверены, что она искренне переживает за них. Дом сверкал чистотой, и при этом Беата настаивала на полном соблюдении приличий теми, кто здесь жил: вразумляла любителей табака и алкоголя, вела долгие беседы с теми, кто отчаялся или проявлял легкомыслие. Несмотря на строгий вид, Беата по-матерински относилась к своим жильцам: ссужала им деньги, делала небольшие подарки – одежду или часы. Все дни у нее были заполнены делами. Ее некогда золотистые волосы потускнели, стали цвета лежалой соломы, но осанка по-прежнему оставалась прямой. В одежде она избегала ярких цветов, и, как многие бюргерши с возрастом стала одеваться со строгим изяществом. Прохожие на улице останавливались, восхищенно разглядывая изысканное кружево белых манжет и белоснежную косынку поверх черного платья из шелка или сукна, а также висевший на длинной золотой цепочке медальон с хрустальной крышкой, в котором хранился локон внука. Когда Лили приезжала в город с концертами, а Роджер и Констанс – с лекциями, она давала им понять, что будет сидеть в последних рядах. Беата отказывалась обедать с ними в отеле и приглашала на кофе к себе, в столовую «Буэна-Висты». Эти визиты могли бы оказаться утомительными, если бы она не обладала определенными знаниями в тех вопросах, которые были им интересны. Но было и еще кое-что.

– Мама, ты ведь чувствуешь себя счастливой? – как-то раз спросила Констанс.

– Ты помнишь, как миссис Уикершем описывала жизнь твоего отца в Чили?

– Да, помню.